Многообразие Религиозного Опыта - Вильям Джемс

[216] F.Max Müller: Ramakrishna, his Life and Sayings. 1899, p. 180.

[217] "Суетные наклонности могут исчезнуть, но поистине трудно ожидать, чтобы переменился суетный взгляд святого на его святость"(Ramakrishna, his life and Sayings. 1899, p. 172).

[218] "Когда в жизнь церкви входят устрицы, сливочное мороженное и забавы", читал я в одной американской газете, "вы можете быть уверены, что жизнь ее уклоняется в сторону от Христа". Судя по этим признакам таков именно путь многих из наших церквей в настоящее время.

[219] С.V.B.K.: Friedensund Kriegsmoral der Heere. Цит. у Hamon: Psychologie du Militaire proffessional. 1895, p. XLI.

[220] Zur Genealogie der moral. Dritte Abhandlung. §14. Я сократил эту цитату.

[221] Известный всем тип юродивого святого вызывает в нас какое-то отвращение. Но в нашем сравнении святых с "сильными" мы должны сопоставлять индивидуумов, стоящих на одном умственном уровне. "Сильный человек", плохо одаренный в умственном отношении, является в своей области таким же несостоятельным, как и святой – при таких же условиях – несостоятелен в своей святости. Святой сохранит даже над ним известное превосходство, так как "сильный человек" в этих случаях представляет собой обыкновенно тип уличного хулигана.

[222] Примером подобного явления может служить также фраза "Securus judicat orbis terrarum", производившая в той же степени сильное впечатление на Ньюмана, как на Лютера слова монаха.

[223] Таким словом является, например, "Месопотамия". Одна пожилая немецкая дама, часто путешествовавшая в молодости, не раз высказывала мне свое страстное желание побывать в Филадельфии, потому что название этого города постоянно преследовало ее воображение. О Джоне Фостере рассказывают, что некоторые слова, как, например, "халцедон" или имена героев древности имели для него непреодолимое очарование. Достаточно было в любое время произнести слово "hermit" (отшельник), чтобы привести его в восторженное состояние. Слова woods и forests (леса), также вызывают у некоторых людей сильное волнение (Foster's life by Ruland. New York, 1846, p. 3).

[224] Moreover, something is or seems,

That touches me with mystic gleams,

Like glimpses of forgotten dreams -

"Of something felt, like something here;

Of something done, I know not where;

Such as no language may déclare. (The two voices).

В письме к Блюду (В.P.Blood) Теннисон пишет о себе:

"У меня никогда не было откровения, вызванного наркозом; но мною часто овладевал особого рода экстаз – другого выражения не подыщу – это бывало нередко, когда я оставался один, еще с детских лет. Я доходил до этого состояния, повторяя про себя свое имя. Таким путем я приходил к такому интенсивному ощущению моего "я", что моя личность казалась мне расплывающейся в бесконечности существования; это не было смутное чувство, наоборот – одно из самых отчетливых, самых несомненных и в то же время совершенно невыразимое словами; смерть представлялась мне невозможностью, казавшейся почти смешной, потому что исчезновение моей личности (если можно так назвать смерть) представлялось мне не уничтожением, а единственной настоящей жизни. Я стыжусь этого плохого описания состояния моей души: но не говорил ли я, что оно невыразимо?"

Профессор Тиндал в одном из своих писем приводит восклицание Теннисона об этом состоянии: "Клянусь всемогущим Богом, это не иллюзия. Это не туманный экстаз, но состояние, в котором человек присутствует при величайшем чуде, сохраняя в то же время абсолютную ясность ума" (Memoire of Alfred Tennyssons. II, 473).

[225] The Lancet, July 5 and 13, 1895 reprinted as the Cavendish Lecture on Dreamy Mental States, London Baillière 1895. Предмет этих лекций чрезвычайно заинтересовал психологов. См. Bernard Leroy: L'illusion de Fausse Reconnaissance. Paris, 1898.

[226] Charles Kingsley's Life. I, 55; цитировано у Jnge: Christian Mysticism. London, 1899, p. 341.

[227] H.F.Brown: J.A.Symonds, а Biography. London, 1895, p. 29-31.

[228] Кричтон – Броун намеренно подчеркивает, что у Саймондса "высшие нервные центры были до известной степени ослаблены или повреждены этими, так сильно его удручавшими, душевными состояниями, во время которых все казалось ему обманом сновидения". Саймондс является примером действительно чудовищной расколотости и раздробления церебральной деятельности на мелкие разрозненные части, и его критик не приводит достаточно веских объективных оснований для своего мнения о Саймондсе, не считая собственной случайной жалобы последнего на свою разочарованную усталость и недостаток веры в свое жизненное призвание, – жалобы, свойственной всем вообще впечатлительным и честолюбивым людям.

[229] У кого из читавших Гегеля может явиться сомнение, что его идея о совершенном Существе, поглощающем в себе все, что вне его существует, – идея господствующая над всей гегелевской философией, – родилась, как следствие преобладания в сознании этого философа подобных мистических состояний, которые для большинства людей являются подсознательными. Выяснение этой мысли, столь характерной для мистического состояния сознания, является задачей гегелевской философии, зиждущейся, без сомнения, на мистическом чувстве.

[230] В.P.Blood: The anaesthetic Revelation and The Gist of Philosophy. Amsterdam (New York), 1874, p. 351, 36. Блюд (Blood) несколько раз описывал такое откровение через посредство наркоза в своих брошюрах редкого литературного изящества, напечатанных им самим в Амстердаме. Ксенос Клэрк, рано умерший (в Амгерсте, в 80-х годах) философ, также испытал такое откровение.

"Прежде всего, пишет он, я согласен с Томасом Блюдом, что откровение не относится к области чувств. Это, как говорит о нем Блюд, единственное и совершенное прозрение, в котором мы постигаем, почему, или вернее – как – настоящее вырастает из прошедшего и поглощается пустотой будущего. Это неизъяснимая и неотвратимая необходимость, – и всякое предупреждение, предвидение, всякий вопрос о ней приходит слишком поздно. Это непрерывное раскрытие прошедшего. Какая загадка в этом постоянном исчезновении настоящего, причем настоящее никогда не перестает существовать. Что же служит этому причиной? Формальное бытие всякого явления, его логическое определение всегда статично. Для чистой логики каждый вопрос в самом себе содержит ответ. Мы, попросту, заполняем яму тою же землей, какую вырыли из нее. Почему дважды два четыре? Потому что два, взятое два раза, равно четырем. Жизнь движется потому, что находится в движении. Но откровение добавляет к этому: потому что она не только есть, но и была в движении. Обыкновенную философию можно уподобить собаке, гоняющейся за собственным хвостом. Как бы скоро она не бежала, хвост будет всегда впереди ее морды, и никогда ей не догнать его. Так и настоящее всегда является для нас выводом из прошлого и мы вечно опаздываем понять его. Но в тот момент, когда мы пробуждаемся от наркоза, когда мы так сказать готовимся начать жить, нам дано уловить вечный процесс становления в том миге, когда движение не продолжается, а возникает. Истина заключается в том, что мы постоянно отправляемся в путешествие, которое закончилось прежде, чем мы успели выехать. И цель философии не в том, чтобы привести нас к чему-либо, а в том, чтобы осветить наше пребывание в этом процессе, так как нам предназначено находиться в нем. Но достигнуть этой цели в здешней жизни можно лишь тогда, когда смолкают вопросы рассудка. Вот почему мы всегда видим улыбку на лице Откровения. Она говорит нам, что мы всегда опаздываем на полсекунды. "Вы могли бы поцеловать ваши собственные губы, говорит эта улыбка, если бы уловили эту тайну. Если бы ваши губы задержались на одно лишнее мгновение на одном месте, вы бы догнали их. Почему вы этого не умеете достигнуть?".

Всем логически мыслящим людям должна быть знакома та область мысли, о которой пишет Клэрк.

В своей недавней брошюре (Tennyson's Frances and the Anaesthetic Revelation) Блюд описывает следующим образом ее значение для жизни.

"Анестезическое откровение посвящает человека в безначальную тайну бытия, которая представляется нам неизбежным вихрем непрерывности. Неизбежным – нет для этого лучшего слова. Причина его лежит в нем самом; оно есть именно то, чем должно быть. Оно не производит ни любви, ни ненависти, ни радости, ни печали, ни добра, ни зла. Оно не знает ничего ни о начале, ни о конце, ни о целях.

Из него нельзя почерпнуть понятия о многочисленности и многообразии вещей. Но лишь благодаря ему человеческая история и религия озаряется глубоким чувством сущности и причины бытия, о чем знает точно по воспоминанию каждый, кто причастен бытию.

В начале это чувство кажется подавляющим по своему величию, но скоро становится таким естественным и знакомым, что вызывает вместо страха ощущение радости и безопасности, точно отныне мы слились с предвечным источником общего бытия. Но никакие слова не в силах выразить этой всепоглощающей уверенности человека в том, что он познает самую основу вещей и того первобытного удивления, какое испытал Адам перед жизнью.