Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я видел, как Кречет взглянул на часы, вздохнул, поднялся, и в то же мгновение в кабинет вошел Мирошниченко. Кречет кивком удалил за дверь, пока склерозом не страдает, помнит свое расписание, а, проходя мимо меня, сказал с кривой усмешкой:
– Придется галстук напялить.
– Зачем? – удивился я.
– Встреча с послом из дальней арабской страны...
Я не понял:
– Разве галстук так уж обязателен? Они сами галстуки не носят.
Он взглянул хитро:
– Смотря кто. Увидишь, упадешь. Восток тоже не стоит на месте. Первая женщина-посол!
– Женщина?
– Я тоже ахнул. Так что без галстука не обойтись. К тому же аристократка, из семьи не то султана, не то шейха. Блистательная Фатима. У них все должности поделены между членами семьи. Я ж помню, как одна аристократка зарезала президента... или кем он там назывался, за то, что посмел принять ее в ванной. Помню, в школе учил вместе со всеми как мерзавка зарезала «Друга народа», такой у него был титул, предательски, в тот момент, когда этот друг народа изволил принимать ванну. И только недавно, когда голова поседела, вдруг подумал: а с чего ты, сам мерзавец, пригласил приличную женщину к себе в ванную? И посмел разговаривать с нею, сидя в теплой мыльной воде, голый как свинья? Чтобы лишний раз унизить, вот мол, месть победившего пролетариата?
Коломиец услышал, сказал с сомнением:
– Как вы все не так интерпретируете... Школьные программы не врут о Марате – друге народа! А если и врут, то для пользы. Для надлежащего воспитания молодого поколения!.. Резать людей нельзя, даже если они президенты. Пусть хоть Франции, но резать все одно нельзя, нехорошо. Она могла бы ему высказать свое отношение...
Кречет удивился:
– Чтобы он устыдился и вылез? Голый?.. Лучше уже зарезать прямо в ванной. По крайней мере, приличнее. В старину, как говорит наш футуролог, нравы были целомудреннее.
– Во Франции? – изумился Коломиец.
– Строже, – поправился Кречет. – Виктор Александрович, ты займи посла на пару минут. Я скоро. А потом проводи, не сочти за труд, в мой малый кабинет.
Он ухмыльнулся, исчез за дверью внутреннего кабинета.
В приемной с Мариной беседовала моложавая женщина, энергичная, с большими блестящими глазами. Марина не знала как держаться с таким послом, стояла красная, как рак, и что-то лепетала. Между ними покачивался, как бамбук под ветром, одетый по-манекеньи улыбающийся господин, щебетал на арабском. Голова женщины согласно исламу покрыта платком, настоящим произведением искусства, но черные, как смоль волосы, видны из-под платка, на лице чувствуется присутствие косметики, требования ислама все так же строги и жестки, но не по-дурацки.
Я поклонился еще издали:
– Прошу извинить! Задержка всего на пару минут. Срочный звонок президенту...
Женщина улыбнулась, показав великолепные белые зубы, что как молнии сверкнули на ее смуглом удлиненном лице:
– О, пустяки! Мой визит неофициальный, здесь все не по протоколу. Тем более, для меня честь побыть в вашем обществе, уважаемый эфенди... Я узнала вас по портрету в вашей книге. У нас вас называют суфием! Да-да, почти все ваши работы изданы нашим университетом. Некоторые даже читают в медресе...
– Спасибо, – ответил я искренне. Все равно приятно, хотя сама посол моих работ, понятно, и в глаза не видела, а эти сведения ей сунули на трапе самолета, чтобы знала, с кем придется столкнуться в окружении русского президента. – Спасибо. Надеюсь, вам в нашей стране не слишком скучно...
– Мне нравится ваш юный город, – сказал она живо.
Я переспросил невольно:
– Юный? Видели бы вы, с какой помпой отмечали ему восемьсот пятьдесят лет!
– Вот видите, – согласилась она весело, – совсем ребенок...
– Восемьсот пятьдесят, – пробормотал я.
Она всмотрелась в мое лицо, белые зубы на смуглом лице снова заблистали, как молния:
– Ах, вот вы о чем! Городу, в котором я живу, моему Дамаску, недавно исполнился первый десяток тысяч лет... Из них восемь тысяч – непрерывного, как говорят у вас, стажа в ранге столицы. Вплоть до нашего времени... За эти тысячелетия рождались и падали империи, создавались новые царства, рождались великие мудрецы, учили, вели, поднимали всех на ступеньку выше... И так из века в век, из тысячелетия в тысячелетие... Никакой Америки вообще не было, как и, простите, Европы... И только в последнее тысячелетие – еще одно для моего народа, – возникло такое образование, как США, да и то в самом конце. Продержится ли оно еще хоть сотню лет? Опыт и мудрость моего народа говорят, что нет.
Я не успел спросить почему, Марина прислушалась к звонку, встала из-за стола:
– Виктор Александрович, может быть, проводите госпожу посла к президенту?
– Если потом меня не расстреляют за подслушанные государственные тайны, – пробормотал я.
Глава 11
Кречет принял удивительного посла не в парадном зале, а в своем маленьком кабинете, обставленном с солдатской простотой. Все послы уже знали, что это не пренебрежение гостем, напротив – президент впускает в святая святых. Разговоры могут быть самыми секретными и доверительными.
Дождавшись, пока Фатима усядется за крохотным столиком, где ничего кроме букетика цветов в вазочке, он опустился напротив. Его упрятанные в глубоко эшелонированные пещеры глаза блестели, как осколки слюды, на которые попал солнечный зайчик.
– Надеюсь, – сказал без всякого вступления, – этот разговор не коснется ничьих ушей, кроме главы вашего правительства.
Фатима наклонила голову. Ее глаза были серьезными и внимательными.
– Не сомневайтесь, господин президент, – сказала она негромко. – Не сомневайтесь.
– Нас раздражает, – заявил Кречет, – что Штаты с высоты своего временного технического превосходства диктуют своим торговцам, что продавать в нашу страну, что нет...
Фатима живо вставила:
– Простите, что перебиваю, но в нашу – тем более...
Кречет кивнул, он не возражал, когда перебивают вот так. Похоже, Фатима это прекрасно чувствовала. Ниточка взаимопонимания очень быстро превращалась в прочную веревку.
– Я оскорблен, – сказал Кречет. – По сути, те их компьютеры не так уж и важны, мы и сами через год – полтора создадим втрое мощнее, но... как вы понимаете, я просто оскорблен! И народ мой оскорблен.
Фатима наклонила голову, в черных глазах было живейшее участие.
– Только гордый народ может рассчитывать на понимание Аллаха.
– У меня возник дерзкий план, – продолжил Кречет, – как малость сбить спесь с этих... западных. Теперь вся нефть, по сути, в наших руках. Не пора ли снова повысить цены?
Дыхание красивой женщины на миг прервалось. Черные глаза заблестели, но в них был еще и страх, Кречет правильно понял, не удивился, когда она сказала погасшим голосом:
– Мы уже однажды объявляли блокаду США и всему западу. Но только было больше паники, чем ущерба. Цены поднялись не настолько, как договорились, Запад начал угрожать, Штаты послали свой 7-й флот к нашим берегам...
Кречет кивнул:
– Вы из деликатности не упоминаете, что наша Россия тогда здорово подгадила всем вам, начав усиленно продавать свою нефть. Мы тогда опустошили все резервуары! Старшее поколение русских помнит, как при Брежневе, однажды, в страну потекли нефтедоллары. Я говорю «Россия», хотя тогда еще был СССР, но не хочу снимать с нас ответственности. Однако сейчас другой строй. Но главное, что мы с вами теперь в одной команде. Теперь мы поддержим нефтяное эмбарго Западу! И ни капли, ни США, ни его союзникам.
Фатима задумалась, голос прозвучал очень осторожно:
– Надо подробно обговорить с моим правительством.
Кречет кивнул:
– Естественно. И не забудете добавить, что когда США снова пошлет туда свой седьмой... если решится...
Фатима сказала со сдавленной яростью:
– Теперь пошлет тем более! Тогда удалось, а сейчас США еще сильнее...
– Пусть посылает, – кивнул Кречет. Глаза его блестели весело и зло. Он выпрямился, стало видно, что грудные пластины президента широки как латы хоккеиста: – Там их встретят!
Ее красивые узкие брови, черные, как цыганские, взлетели:
– Встретят?
– Мы планируем... вот прямо сейчас планируем послать в тот район наш Первый Краснознаменный флот. Если успеем договориться о дружественном визите в ваши территориальные воды, пусть даже без захода в порты, это будет очень кстати.
Она в волнении приподнялась, но тут же, спохватилась, поспешно плюхнулась обратно, потому что русский президент из вежливости тоже начал было приподниматься:
