Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I - Френч Джон

Под воздействием колоссального жара мягкие ткани сморщились и стали стекать, словно расплавленная резина. Спина Фулгрима выгнулась дугой, челюсти разошлись в беззвучном вопле, а на шее под кожей вздулись вены и, словно сталкивающиеся тектонические плиты, заходили желваки.

Юлий увидел, как из-под раздвинувшейся плоти появилась кость — белая и блестящая в первое мгновение, но тут же почерневшая от жара. С громким шипением и треском сгорал подкожный жир, и дым оседал в гортани плотным, резко пахнущим налетом. Люцию и прежде приходилось ощущать запах горящей плоти, но по сравнению с той скудной трапезой сейчас он испытывал поистине эпикурейское наслаждение.

Он видел, что этот запах произвел такое же впечатление и на остальных.

Исковерканное лицо Каэсорона заметно смягчилось, а Марий Вайросеан держался на ногах только усилием воли. Лишь на Фабия, казалось, ничто не подействовало, но Люций подозревал, что апотекарий в его исследованиях божественной биологии тела примарха успел насладиться многими запахами и вкусами. Фабий держал горелку над ногой Фулгрима до тех пор, пока вся ступня не превратилась в жидкую черную массу, стекающую на покрытый плитками пол апотекариона.

Юлий Каэсорон взялся рукой за почерневшую кость.

— На этом твои страдания могут завершиться, — сказал он, с поразительной быстротой восстановив самообладание.

Люций, все еще ощущая удивительно насыщенный аромат горящей плоти примарха, облизнул губы.

Фулгрим с натянутой улыбкой посмотрел на Каэсорона:

— Страдания? Что ты знаешь о страданиях? Ты воин, ты сражаешься, когда я тебе приказываю, ты инструмент для выполнения моей воли и больше ничего. Ты не страдаешь, и не тебе говорить об этом.

— Я предпочитаю обойтись без страданий, — возразил Каэсорон. — Человек обладает достаточной силой, чтобы управлять своими чувствами, и тогда невозможно заставить его страдать. Боль и унижения испытывает тот, кто утратил контроль над собой. Это относится к человеческим слабостям. Я достаточно силен, чтобы не допускать страданий.

— Тогда, Юлий, ты еще глупее, чем я думал! — воскликнул Фулгрим. — Откуда, по-твоему, берется сила, как не из страданий? Она возникает из утрат и лишений. Те, кто не испытывал страданий, никогда не достигнут равного могущества с теми, кому пришлось мучиться. Человек должен быть слабым, чтобы страдать, и путем страданий он становится сильным.

— В таком случае, когда мы с тобой покончим, ты станешь могучим, — посулил ему Вайросеан.

Фулгрим рассмеялся.

— Боль — это истина, — сказал он. — Страдание есть тонкий кончик кнута, а отсутствие страданий — это рукоять кнута, который держит в руке повелитель. Каждое страдание является испытанием любви, и я докажу это, выдержав любую боль, какую вы сумеете причинить мне, потому что я люблю вас всех.

— Это говорит не Фулгрим, — заявил Каэсорон. — Это сладкая ложь, цель которой — ослабить нашу решимость.

— Неправда, — возразил Фулгрим. — Все истины, что я познал после того, как лишил жизни брата, подтверждают это. Все в этой Вселенной связано между собой невидимыми нитями, даже то, что кажется несовместимым.

— Откуда тебе это известно? — спросил Люций. — Лорд Фулгрим был ценителем красоты и чудес, но его едва ли можно было назвать философом.

— Чтобы преклоняться перед красотой и чудесами, надо быть философом в душе, — ответил Фулгрим, разочарованно покачав головой. — Я заглянул в самое сердце варпа, и я знаю, что жизнь — это борьба противоположностей: света и тьмы, жары и холода и, конечно, наслаждения и боли. Вспомните экстаз наслаждения и невыносимую боль. Они связаны между собой, хотя это и не одно и то же. Боль может существовать без страдания, и можно страдать, не испытывая боли.

— Согласен, — кивнул Каэсорон. — Но в чем тут смысл?

— Что можно узнать, испытав боль? Что огонь обжигает, и он опасен. Это единственный урок, который может извлечь личность. Знания, полученные путем страданий, объединяют нас на пути к превосходству, открывают нам двери дворца мудрости. Боль без страданий все равно что победа без борьбы — одно без другого не имеет смысла. Но, в конечном счете, настоящее страдание соизмеримо только с нашей утратой.

— Следовательно, мы страдаем, — заметил Вайросеан. — Мы лишились своего возлюбленного примарха.

Слащавая сентиментальность Вайросеана пришлась не по вкусу Люцию, и он опустил взгляд на обрубок ноги Фулгрима. Плоть на ней выгорела, но вокруг кости начал образовываться тонкий прозрачный слой, повторявший прежнюю форму. Словно змея, сменившая кожу, ткань на ноге Фулгрима казалась маслянистой и сырой, но она постепенно приобретала прежний вид.

— Смотрите! — воскликнул Люций. — Он восстанавливается. Надо усилить натиск.

Фабий с академическим интересом перевел взгляд с лица Фулгрима на его исцеляющуюся ногу, а Каэсорон и Вайросеан взялись за пыточные инструменты. Боевые капитаны, встав с обеих сторон от стола, немедленно пустили в ход выбранные устройства. Каэсорон плоскими щипцами расплющивал костяшки пальцев, а Вайросеан орудовал специальным рубанком, при каждом движении сдирая с груди Фулгрима длинные полоски кожи.

— Ах, — усмехнулся Фулгрим. — Вот уж поистине тяжелое бремя счастья можно снять только страданием…

Запах крови Фулгрима ударил Люцию в нос, и он задумался, воспользоваться шилом или топором. Но взгляд на лицо Фулгрима его остановил. Действия Каэсорона и Вайросеана повергли бы в безумие любого смертного, а Фулгрим, похоже, наслаждался происходящим.

Их взгляды встретились.

— Давай, Люций, — сказал Фулгрим, — бери какое-нибудь приспособление Фабия. Пусть моя плоть кричит!

Люций, покачав головой и опасаясь, что может выполнить пожелание Фулгрима, скрестил руки на груди.

— Не хочешь? — усмехнулся Фулгрим. — В отличие от этих глупцов, ты знаешь, что уступка соблазну впоследствии заставит раскаиваться.

— Это верно, но я полагаю, что существо, сумевшее завладеть телом Фулгрима, сумеет вытерпеть любую боль без каких-либо последствий.

— Как ты проницателен, сын мой. Должен признать, это… довольно забавно, но боль доставляет мне всего лишь небольшое раздражение. По крайней мере, та боль, которую вы способны причинить.

Каэсорон приостановил свои усилия и посмотрел на Фабия:

— Он говорит правду?

Фабий, обогнув стол, с растущим недоумением принялся изучать биоритмы Фулгрима. Люций не обладал знаниями апотекария, но даже ему стало ясно, что с тем же успехом они могли декламировать стихи, стоя вокруг связанного примарха.

Вайросеан отшвырнул свой рубанок и при этом разбил стеклянный цилиндр, стоявший на полке в затененной нише. Ядовитая жидкость хлынула на пол и задымилась, а вместе с ней вывалился и пучок каких-то пульсирующих органов, пересаженных на фрагмент человеческой плоти. Что бы это ни было, уже через пару мгновений их конвульсии прекратились.

Фабий, бросившись на колени рядом с блестящими останками, кинул на Вайросеана убийственный взгляд.

Марий проигнорировал гнев апотекария. Он приподнял руками голову Фулгрима и сам наклонился, будто для поцелуя, а вместо этого ударил Фулгрима затылком о раму и испустил рев, исполненный яростной печали, заставив вздрогнуть Люция и Каэсорона.

Рев эхом раскатился по залу, как будто над их головами пролетела «Грозовая птица». Акустическая волна разбила все стеклянные предметы, и их осколки со звоном осыпались на плиточный пол.

— Ты порождение зла! — вскричал Вайросеан. — Изыди, или я оторву голову от этого тела. Пусть лучше мой примарх погибнет, чем я позволю тебе еще хоть мгновение владеть его телом!

Люций еще не сумел оправиться после звукового удара, а Фабий уже набросился на Вайросеана и оттащил его от Фулгрима.

— Идиот! — завопил Фабий. — Твой бездумный гнев разрушил плоды многих месяцев моей работы!

Вайросеан стряхнул с себя разъяренного апотекария и уже поднял кулак, чтобы превратить его череп в кровавую мешанину костей.

— Марий! — крикнул Фулгрим. — Остановись!

Десятилетиями лелеемая преданность лишила Вайросеана возможности двигаться, а Люций тотчас вспомнил о стальной хватке, присущей примархам. Даже он сам, не слишком уважающий любую власть, оторопел от окрика Фулгрима.

— Ты называешь меня порождением зла, но как ты определяешь, что есть добро, а что — зло? Разве это не произвольные понятия, выдуманные человеком для оправдания своих поступков? — продолжил Фулгрим. — Подумай о том, как измеряется добро и зло, и ты поймешь, что я, тот в кого я превращаюсь, есть существо совершенной красоты. Воплощение добра.

Люций подошел к стальному столу и посмотрел на примарха, чувствуя, что его слова имеют смысл на уровне, еще недоступном его пониманию, но от которого может зависеть его будущее. Подняв шило с длинным загнутым концом, он погрузил его в грудь примарха сквозь не до конца заживший шрам. Фулгрим поморщился, когда металл проник в его плоть, но Люций снова не мог определить, каким ощущением вызвана гримаса примарха.