Секретарь обкома - Всеволод Кочетов

— Я знаю, — ответила Майя. — Но там совсем маленький залив.

— Да, его даже называют Маркизовой лужей. Но он все равно красивый.

Они стояли на берегу и дожидались, когда солнце утонет в воде. Оно уже было в ней до половины.

— Странно, что вода от него не шипит, — сказал Александр. — Такой раскаленный шар.

Майя подошла к воде, обмакнула в нее пальцы, ответила в тон ему.

— Но все-таки она уже нагревается.

И в самом деле вода в заливе была гораздо теплее, чем днем.

Солнце ушло, так и не блеснув зеленым лучом. Небо на западе было багровым. Постепенно оно стало гаснуть, на берегу быстро темнело. Пошли туда, где, как помнилось Майе, среди сосен был парк, с прудами, мостиками, а главное — скамеечками.

Да, такой парк был, были и скамеечки. Всюду разгуливали дачники, всюду шли разговоры, что-то друг другу рассказывали, смеялись над рассказанным.

— «…Гуляют с дамами испытанные остряки», — сказал Александр словами поэта.

Они все же нашли одинокую скамью под раскидистым деревом, которое свешивало свои ветви прямо над ее спинкой и закрывало сидящих от посторонних глаз.

— Вам не холодно, Майя? — спросил Александр и, не дожидаясь ответа, осторожно обнял ее рукой за плечи.

— Что вы! — ответила Майя. — Очень тепло. — Она не отстранилась, не сделала попытки освободиться от его руки. Но раз ей не холодно, он сам вынужден был убрать руку.

Она вздохнула.

Молчали.

Александру казалось, что рядом с собой он слышит стук Майиного сердца. Но это стучало его собственное.

В кустах позади скамейки завозилась и раздра-экенно пискнула, не в силах уснуть, мелкая-пичужка.

— Майя, — сказал Александр шепотом.

— Что? — ответила она тоже еле слышно.

— Майечка.

— Что? — повторила она.

Он взял ее руку в свою, взял вторую, сложил их меж своими ладонями. Майины руки притихли, они насторожились, они ожидали.

— Майя, — шептал он. — Майя… Неужели вы ничего не чувствуете, ничего не понимаете?

— Я, может быть, кое-что понимаю, — ответила она еще тише — Но, может быть, я ошибаюсь. Может быть, я совсем жестоко ошибаюсь, Александр Васильевич. Я очень боюсь, если я ошибаюсь.

— Вы не ошибаетесь, нет. Это правда! — Он мял в своих ее горячие руки. Наверно, ей было больно. Но она терпела, и он ничего не замечал. — Правда, правда! Неужели вам нужны какие-то глупые слова? Неужели…

— Это совсем не глупые слова, — ответила она горячо. — Нет, нет, не глупые. Слышите?

— Ну не глупые, так старые, очень старые. Ими ничего не выскажешь. Их пять тысяч лет говорят, говорят на земле…

— Но я-то их, Александр Васильевич, никогда еще не слышала, — прошептала Майя, и он почувствовал, как ему на руку упала тяжелая теплая капля. За ней вторая, третья…

— Майечка! — воскликнул он. — Я глупый, глупый. Я очень глупый. Простите. — Он схватил ее голову, пальцы его утонули в мягких струях пахнувших чем-то хорошим золотых волос.

Пичуга в кустах пискнула еще раздраженней, и, шумя крыльями, натыкаясь на листья и ветви, полетела искать более спокойное место. Александр прижался щекой к щеке Майи и зашептал в ее душистые пряди все эти старые, древние, вечные слова, которые ей так хотелось слышать.

52

Василию Антоновичу сообщили, что с ним пожелала встретиться небольшая группа иностранцев, приехавших в Старгород. Это были туристы, но туристы особого рода: не просто рассматри-вальщики тех или иных достопримечательностей чужой для них страны, а рассматривалыцики, делавшие все со смыслом. Группа состояла из промышленников, из дельцов; некоторые, правда, называли себя еще и общественными деятелями. Интересовало их в Стране Советов что угодно, только не ее старина. Стариной увлекались жены, великовозрастные сынки и дочки дельцов, весь свет прошедшие с фотоаппаратами через плечо. Дельцы жаждали не по скороспелым, тенденциозным книжонкам иных из своих соотечественников, а собственными глазами увидеть и собственными руками пощупать промышленный потенциал Советов, разобраться в нем, обдумать его. В том, что Советы прочны, они убедились уже давно, вопреки не слишком умным выступлениям и деяниям своих официальных политиков. Они давно поняли и то, какая выгода для них заключается в деловых отношениях с Россией. Им хотелось получше понять людей, с которыми они готовы вступить в такие отношения, понять и увидеть, на чем же, на каком фундаменте построено здание советских успехов, чем питается оптимистическая уверенность жителей этой страны не только в своем завтрашнем дне, но и в завтрашнем дне всего мира. И вот, осмотрев церкви и монастыри Старго-рода, изведя на фотографирование и кинематогра-фирование их километры светочувствительной пленки, обойдя все залы музея, выслушав вдохновенную лекцию Черногуса о прошлом и настоящем Старгородчины, прокатившись на пароходе по Кудесне, побывав на стройках новых жилых кварталов и на фабрике изделий из синтетического волокна, для которой сырье вырабатывает химкомбинат, и в частности цех Александра, посидев на вечере в Клубе творческой интеллигенции, где старгородские композиторы, при большом стечении любителей музыки, показывали и обсуждали свои новые работы, съездив в один из совхозов и на сельскохозяйственную опытную станцию, которой руководит жена Лаврентьева, Клавдия, отдав должное официальному завтраку, устроенному в их честь председателем горсовета, приготовив председателю добрую сотню вопросов и получив на них ответы, деловые туристы во что бы то ни стало желали теперь встретиться с тем, кто, как они поняли, осуществляет и организует влияние Коммунистической партии на всю многообразную жизнь большой области.

— Василию Антоновичу было это не совсем с руки: время стояло горячее, уборочное, дни заполнялись заботами до предела. Но тем не менее он согласился на встречу. Он никогда не упускал случая побеседовать с иностранцами, с представителями капиталистического мира. Газет наших там мало, — так объяснял он это, — радио тоже не очень проникает туда. Надо пользоваться любой возможностью сказать им свое.

Они приехали в областной комитет. Приехали только мужчины; жен и детей, подчеркивая этим солидность своего визита, они с собой не взяли. Они просили показать им, где заседает бюро, где собираются пленумы обкома; потом все расположились в кабинете Василия Антоновича. Василий Антонович представил им Лаврентьева, Огнева, Сергеева, заведующих отделами обкома, ру-ководителей управлений облисполкома, объяснив, что он отнюдь не единоначальник в области, он только первый секретарь обкома, и он ничего бы не смог и ничего бы не значил, если бы не эти товарищи и не многие другие, которых просто физически невозможно собрать в таком кабинете, — если бы не их опыт, не их большая организаторская работа. Сегодня на этом месте находится он, завтра будут или товарищ Лаврентьев, или Сергеев, или кто-нибудь еще, а дело все равно пойдет, и пойдет потому, что за руководителями стоит большая многотысячная партийная организация области, а дальше и вся многомиллионная партия страны, которая не даст ни сбиться, ни свернуть в сторону с намеченного пути.

Сказав это, всей душой ощущая правоту каждого своего слова, он вместе с тем приумолк в некоторой внутренней растерянности. Вновь его охватила тревожная мысль о делах Артамонова. Ждут ответа на свои недоуменные вопросы Бак-санов и Залесский; ждут не только ответа, а и каких-то мер авторы писем, сообщившие о закупках масла высокогорцами в магазинах Старгородской области; ждет, наконец, ответа его собственная совесть, которая уже не первый раз спрашивает у него, как же он поступит: будет ли и дальше молчать, делая вид, что ничего не знает, что ничего не случилось, или отправится в Центральный Комитет?

Василий Антонович умел держать себя в руках. Тревожные мысли так и остались в его душе, гости не заметили паузы в рассказе хозяина.

Он им рассказывал о людях области, о механизаторах, о животноводах, рассказал о тяге колхозников к культуре, назвал число телевизоров, радиоприемников, велосипедов, мотоциклов в личном пользовании, о том, сколько построено домов в деревнях после войны, рассказал, как в переустройстве сельского быта участвуют старгородские архитекторы, даже об инженере Лебедеве рассказал и о том, как Лебедев полюбил в селе Озёры заведующую молочно-товарной фермой.

— Сидели здесь оба передо мной, — говорил он, — на этих стульях, на которых сидят сейчас, если не путаю имен, господин Аксель и господин Нортон… И что же я мог поделать? Я мог только пожелать им счастья. Да, господа, счастья.

Господин Аксель поерзал на столь историческом стуле и попросил слова, чтобы задать вопрос.

— Пожалуйста. Мы для того, кажется, и собрались, чтобы задавать вопросы и по мере сил отвечать на них.