Метель или Барыня-попаданка. Мир (СИ) - Добровольская Наталья

"Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут – а виноват смотритель".

Но смотрителя зовут Иваном и он вовсе не похож на своего литературного коллегу. Но обстановка станции во многом совпадает с той, что воссоздана в наше время в литературном музее, даже комнаты обставлены похожей мебелью. Здесь очень чисто и уютно, мы отдыхаем несколько часов, хотя сменные тройки есть и уехать можно быстро – нам интересно окунуться в атмосферу пушкинского произведения.

Остается совсем немного – следующая большая станция – Гатчина, а потом София (Царское Село) и Петербург! Нам всем уже нетерпится закончить такой большой путь и мы вновь в дороге.

Глава 68. "Цыганка гадала, за ручку брала…"

Мы потихоньку оживали, понимая, что наша долгая дорога подходит к концу, осталась только Гатчина, а там и Санкт-Петербург. Но, конечно, мне очень хотелось побывать в Пушкино (Царском селе), которое сейчас называлось Софией и увидеть знаменитых лицейских, как их тогда называли – Пушкина, Пущина, Дельвига, Кюхельбекера и других юношей. Они еще обычные подростки, им по 12–14 лет, это по нашим понятиям 6–8 класс, совсем юные.

Этот первый самый знаменитый выпуск останется навсегда в памяти потомков как "пушкинский", но сам Саша еще не знает о своей славе и ведет себя как обычный мальчишка – хулиганит, дружит, мечтает, даже влюбляется впервые. Вся его жизнь впереди и мне очень хотелось как-то в нее вмешаться, предотвратить ту страшную дуэль, которая его погубила. Но поверит ли он сейчас в эти предупреждения – не знаю, но возможно, что-то в его память и западет.

Эти мои мысли были вызваны нашими приготовлениями к маскараду – я хочу предстать перед лицейскими в облике цыганки-гадалки. Ей-то они поверят больше, да и так проще попасть на территорию Екатерининского дворца – все-таки царская резиденция и ее должны как-то охранять.

Поэтому мы достаем самые цветастые палантины и сшиваем их на тонкую нитку в широкую юбку. Так же собирается простая кофта со свободным вырезом. Сверху будут различные бусы, цепочки, монисты, которых у нас уже много собралось. На голову цветная шаль – и вуаля – перед нами не провинциальная барыня, а цыганка из табора.

Так в этих приготовлениях и подъехали мы к Гатчине. К сожалению, станция далеко отстояла от знаменитого Большого Гатчинского дворца, построенного по велению Екатерины II для своего фаворита графа Григория Орлова, и который был любимым местом обитания Павла I. Возможно позже, если будет такая возможность, мы сможем прогуляться по прекрасным паркам Гатчины, как я это делала в будущем, а сейчас мы отдыхаем и ждем сменных лошадей.

Станция переполнена – все-таки близость столицы сказывается, и кругом одни мужчины. Вот группа военных играет с азартом в карты, а вот за другим столом какие-то важные чиновники обмывают чье-то повышение по службе. Кругом гам, шум, крики. Мне становится неуютно и мы все вместе от греха подальше быстро скрываемся в комнате, отставляя верного Никиту в карете караулить вещи. Вспоминаю столкновение с Вороновым и на всякий случай вооружаю Мишу и подставляю под дверь стул, чтобы он своим шумом предупредил нас о нежданных посетителях. Но к нашему облегчению, смотритель, поощренный небольшой денежкой, сообщил, что можно ехать дальше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И вот она – София, мое любимое Царское село. Станция совсем недалеко от парка и мы с Варварой и Мишей, которым также не терпелось посмотреть на Сашеньку Пушкина, как выразилась Варвара, идем по парку. Знаменитый Екатерининский дворец с его толпами китайских туристов, стоявших в будущем в знаменитую Янтарную комнату со всеми удобствами – стульчиками и зонтами, остается где-то в стороне.

К нашему удивлению, никто нам не препятствует, поэтому мы движемся вполне свободно. Миша и Варвара также одеты цыганами, только гитары не хватает в руках, но ее заменяет бубен и трещотка. И вот я потихоньку напеваю песню "Гадалка" из фильма "Ах, водевиль, водевиль…", которую написал Леонид Дербенев на музыку Максима Дунаевского, которую мы знаем по первым строчкам:

Ежедневно меняется мода, Но, покуда cтоит белый свет, У цыганки со старой колодой, Хоть один, да найдется клиент В ожиданьи чудес невозможных Постучится хоть кто-нибудь к ней И раскинет она и разложит Благородных своих королей. Припев: Ну, что сказать, ну, что сказать, Устроены так люди, Желают знать, желают знать, Желают знать что будет.

Но вот Миша, шедший впереди, остановился и сделал нам знак, чтобы мы тихо подошли к нему. И, о чудо – на полянке под деревом сидел сам Пушкин и, читая какую-то книжку, грыз травинку. Не узнать эти кудряшки и смуглый профиль просто невозможно, и мы, замерев, затаили дыхание и просто любовались им. Но тут и нас, и Сашу вспугнул чей-то крик:

– Эй, Пушкин! Француз (это лицейское прозвище Саши), ты где?

И на полянку выскочил плотненький мальчик с очень знакомым лицом. Да это же "друг Жано", Ванечка Пущин, ближайший друг Александра. Вот и наш выход, надо подойти к ним, пока они не убежали. И запев чуть погромче, мы всей гурьбой вышли на полянку. Друзья стоят чуть в сторонке, а я подхожу ближе:

– Ах, какие молоденькие да хорошенькие господа! А позолотите ручку цыганке и она вам все расскажет да предскажет!

И пока оторопелые юноши еще не пришли в себя, я взяла руку Ивана Пущина:

– Ну, что, друг Жано! Сейчас все про тебя расскажу.

Мальчик удивлено посмотрел на меня.

– Да, Иван, не удивляйся, я все про тебя знаю. Друг ты верный и преданный, муж ученый будешь, писатель хороший. Но запомни дату: 14 декабря 1825 года. В этот день постарайся уехать из Петербурга и Кюхельбекера, Кюхлю, об этом же предупреди. И ради Бога, не всегда верь всем своим знакомым, иначе в беду большую попадешь, в Сибири окажешься. Эти же слова и Вильгельму передай!

Пока Ваня переваривает мое предсказание, я подхожу ближе к Пушкину и беру смуглую руку Саши с длинными сухими пальцами и дрожь пробирает мое тело! Неужели я в самом деле держу за руку "наше все"! Да за одно это надо сказать спасибо тому счастливому случаю, что перенес меня в прошлое. Но мое молчание затягивается, мальчик удивленно смотрит на меня. Я беру себя в руки и начинаю:

– Что Вам сказать, Александр Сергеевич (ну не могу я ему говорить "ты", хотя к Пущину обращалась именно так)! Вы станете великим пиитом (так тогда произносилось это слово), слух о вас пройдет по всей Руси великой (я почти дословно повторяю строчки самого Пушкина из стихотворения "Памятник"). Вы станете мужем самой прекрасной женщины, у вас будет 4 детей (тут Ваня начинает хихикать). У вас будет много дуэлей, которые останутся без последствий, вы дважды подвергнется ссылке, но проживете долго, если на 37-м году возраста не случится с вами беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека, которых и должны вы о опасаться. И умоляю вас, не верьте тем глупостям, которые вы прочитаете тогда в подметных письмах (тут я почти повторяю предсказание немки-гадалки Кирхгоф, которую поэт посетил в 1819 году, и о которых он часто рассказывал и в которые безусловно верил, поскольку они все сбылись).