Православие и грядущие судьбы России - Архиепископ Никон Рождественский

«На носилках лежит молодой сибирский стрелок. Доктор, нагибаясь, спрашивает: «Куда ранен?» Бледные губы чуть слышно шепчут: «В живот». Доктор отворачивает шинель, суконную рубаху, нижняя вся в крови. Долго смотрит на рану, медленно поднимается и, точно угадав мой безмолвный вопрос, чуть слышно отвечает: «Разрывная, тут не доктор нужен, а батюшка». На пороге стоит священник с походной дарохранительницей в руках. Просит уйти нас, остается с умирающим один. Сердце рвется туда, к раненому. Кончена исповедь, и я вхожу в перевязочную. Никогда не забыть мне светлого начального обряда св. Причастия. Медленно, почти беззвучно повторял умирающий солдат за священником святые слова. Красивое лицо молодого стрелка побледнело, губы темнеют все больше и больше, по высокому матовому лбу пробегает предсмертная желтизна. Окончен обряд причащения. Священник наливает в стакан воды и протягивает умирающему. Жадно, большими глотками пьет он холодную воду, это последнее облегчение. Батюшка медленно опускается на колени к изголовью смертельно раненного. «Ну что, легче стало?» — «Спасибо, гораздо легче». Не знаю, солнечный ли луч проник сквозь окно в перевязочную, но лицо раненого воина озаряется светом. Ни единого стона, ни единой жалобы, а внутри все порвано, смешалось, уничтожено, но нестерпимые муки не отразились в эти короткие минуты на его лице. Боже мой, какая прекрасная смерть мученика!»

Простите, читатель: не мог писать этих строк без слез умиления. Какие сокровища духа сокрываются в нашей православной душе! И этими сокровищами она обязана единственной своей родной матери — Церкви... И когда подумаешь, что на эту нашу матушку родимую теперь делается столько покушений со стороны всяческих секундантов, со стороны немцев, со стороны — скажу прямо — многих наших же русских интеллигентов, то и больно, и страшно становится, и хочется крикнуть: прочь, непрошеные просветители-помрачители, прочь, иудейские союзники, немецкие наемники — реформаторы церковные!.. Мы не уступим вам ни единой йоты из священных заветов нашей матери — Церкви, мы веруем в силу Божию, обитающую и действующую в ней: ею мы, вся Русь православная, живем и движемся, в ней — весь смысл нашей не только частной, семейной, общественной, но и государственной жизни. Не культуру земную, немецкую призван народ наш нести в историю человечества, а святое православие, чистые заветы Евангелия, царствие Божие в душах людских... И все эти сокровища — в нашей Церкви-матери, и горе тому, — гнев Божий грозит ему, — кто изменит своей матери, кто перейдет на сторону ее врагов ради корысти, ради выгод земных!.. Горе тому, имже соблазн приходит!

Великое испытание совести народной

Хорошо называют всякую войну великим испытанием. Как золото очищается от посторонних примесей огнем, так и душа христианская очищается скорбями, так целый народ Божиим попущением подвергается великому испытанию войною: никогда так ярко не обнаруживаются душевные свойства народа, как во время бедствий войны. Будто со дна души поднимаются и добрые качества, и те страсти, которые таятся в самой глубине сердечной; и начинается между ними борьба, и благо тому народу, в душе которого добро возьмет верх над злом, добрые свойства его души над недобрыми... На наших глазах за эти два года войны раскрылась во всей наготе душа немца: это — настоящий потомок древних гуннов, бессердечный, бесчеловечный эгоист, пропитанный гордостью и самоценом до мозга костей; в его глазах только его соплеменники — люди, остальное человечество — что-то вроде животных, коими он может пользоваться как рабами, почти как бессловесною тварью. Тут обнаруживается что-то сродное с иудейским талмудическим мировоззрением. Немец пьян своею гордынею, буен и шумен от нее, как от крепкого вина. Если еще есть надежда на его отрезвление, то именно война и должна отрезвить его, смирить, вразумить... Вызвала ли война в немецкой душе что-либо доброе — мы не знаем: пусть об этом судит единый Ведущий человеческие сердца.

Обратимся к родному народу, посмотрим, что вызвала на поверхность его души эта ужасная война, зла в мире больше, чем добра, а потому больше приходится замечать явления отрицательные, чем положительные. Мир ведь во зле лежит.

Думали ли мы, пастыри Церкви, что война вызовет из глубин души народной беспредельную, ужасающую страсть корыстолюбия?.. Правда, она проявилась сначала не в массах народных, — она прежде всего обозначилась в том сословии, о котором еще древний мудрец сказал: «Купец едва может избежать погрешности; как посреди скреплений камней вбивается гвоздь, так посреди и купли вторгается грех» (Сир. 26, 27; 27, 2). Но как пламя пожара, страсть наживы быстро распространилась повсюду, где только открывалась возможность нажить: все без исключения быстро стало дорожать: и товары, и труд рабочих, и самые первые потребности жизни... Будто опьянели все: что вчера стоило несколько копеек, то стало стоить рубль, и что всего хуже: дороговизна все растет, и нельзя сказать: когда и на чем она остановится... Будто люди сказали своей совести: «Уйди ты от нас, не докучай нам: видишь, настало время, когда так легко можно нажить, такого времени мы и не запомним, да едва ли когда еще и будет: как же не попользоваться, как не скопить деньгу на черный день?..» И копят, и прогнали от себя совесть, и она замолчала, и то, что свойственно отверженному Богом племени, будто стало общим достоянием всех, кто только видит возможность под тем или другим предлогом взять втридорога, а иногда и еще дороже. И будто все правы: «С меня дерут, как же мне не брать?»... И не знаешь: да к чьей же совести обратиться? Увы, она спряталась куда-то у всех, не только торгующих, но и трудящихся... Дело в том, что явилась в жизнь какая-то невольная круговая порука: все вздорожало как бы поневоле, и только тот, кто не имеет возможности поднять цену на свой труд, например чиновник, священник, учитель, живущие жалованьем, несут всю тяготу этого вздорожания, только они обречены на голод и всю невыносимость дороговизны... Довольно сказать, что профессора высших учебных заведений, люди с высшим образованием, с видным общественным положением, люди, занимающие высшие должности в правительственных учреждениях, но не имеющие посторонних источников для своего содержания, кроме жалованья, начинают завидовать простым фабричным рабочим, которые сами повышают цену своего труда пропорционально росту дороговизны жизни. Что это, как не повальное сумасшествие? Люди в сущности обманывают друг друга, ибо если ты требуешь за свой труд, за то, чем ты торгуешь, больше прежнего, то и с тебя требуют также больше прежнего: повышается твой приход, но повышается и расход, если ты только хочешь остаться честным человеком. Но в том-то и горе, что этого мало: ты снова повышаешь цену своего труда или товара, чтобы что-нибудь нажить, но и с тебя снова повышают требование за все... Будет ли этому когда конец? Ведь так можно дойти до того, что рубль обратится в копейку: подумайте, как же тогда жить тем, у кого не может быть такого превращения, кто живет тем же рублем, каким жил три-пять лет назад? Ведь ему придется умирать с голоду!.. Пишет мне один многосемейный чиновник: «Вот, приходит осень, зима: жалованья, которого прежде доставало кое-как на квартиру, отопление, на пищу и одежду семьи (а она у меня состоит из 11-ти человек), теперь едва достанет на скудный стол да на полуотопление, — будем уже согревать квартиру наполовину своим дыханием; детям ходить в учебные заведения — не в чем: ни теплой одежи, ни обуви, да и за ученье вносить нечего; в церковь выйти в праздники и думать не приходится: будут сидеть до весны дома — ведь совсем одичают... Помогите, чем можете». Но ведь таких тысячи: как и чем им помочь? И это еще те, у кого хоть на кусок хлеба-то достанет, а как жить нищете безысходной, вот этим вдовицам духовного ведомства, получающим из своего попечительства по рублю в месяц, как быть тем, которые вовсе не получают ни гроша, а для труда нет у них ни силы, ни умения. У миллионеров бездна бездну призывает, по 500% наживают, куда деньги девать — не знают: рядят своих жен в бриллианты, которые, говорят, страшно вздорожали, одевают в шелки, которые стали дороже серебряной парчи, прожигают время в театрах да веселых домах, проигрывают целые состояния в одну ночь в карты, — а беднота плачет с голоду и холоду, а младенцы новорожденные не имеют капли молочка, а больные беспомощные старички и старушки зябнут в нетопленных хатах или подвалах, и нет у них корки хлеба, чтобы размочить да голод утолить!.. Господи, помилуй их, напитай их!.. А Господь словами песнопевца отвечает: «Тебе оставлен есть нищий, сиру ты буди помощник»... Вы, забывшие Бога, у которых совесть молчит! Услышьте хотя вопль и стенание, слезы и рыдание этих несчастных! Вы, роскошно пирующие подобно евангельскому богачу, бросьте хоть ту корку хлеба несчастным сиротам и беднякам, которую вы небрежно бросаете своим псам, что под вашею трапезою подбирают крошки! Вы, власть имущие, обуздайте жадность торгашей, вы, законодатели, издайте законы, или лучше сказать: напомните существующие уже законы, не позволяющие брать свыше известного процента! Ведь вопли бедноты, стоны вдов и сирот вопиют к небу, и внемлет им Господь — Судия праведный, — поспешите умилостивить Его, пока до конца не прогневался Он на всех нас!..