Неизвестная война - Отто Скорцени

Однако самым худшим, по крайней мере, для меня, было настроение, царившее в тюрьме. Постоянная слежка, соглашения, предлагаемые более слабым, шпионаж, доносительство, ложные обвинения, рабское поведение некоторых обвиняемых и свидетелей, стремившихся произвести как можно лучшее впечатление (им обещали соответствующее отношение и иногда выполняли обещания, если они проявляли желание «сотрудничать») — все это пагубно влияло на мое душевное состояние. Я был близок к совершению поступка, который позволил бы опять свирепствовать Андрюсу.

Не было ничего, что могло бы использоваться против нас и не использовалось. Нас «тестировали» психологи, имевшие сомнительные звания, например, господин М. Гольденсон и «профессор» Г. М. Гильберг, многократно проверявшие меня; мы подвергались тестам на сообразительность. Великими триумфаторами оказались доктор Зейсс-Инкварт, доктор Шахт и маршал Геринг — американцы были очень удивлены, когда определили, что, согласно их критериям, уровень нашей сообразительности оказался «намного выше среднего».

Однако самой важной работой «психологов» было информирование прокуроров и сеяние раздоров среди заключенных. Например, мне вежливо сообщали, что X сказал обо мне много плохого, надеясь, что я скажу что-либо о нем и раскрою какую-нибудь «сенсацию», полезную для обвинения или прессы. Эти уловки не действовали на меня, но оказались эффективны в отношении наиболее наивных и слабых.

Журналисты жаждали сенсаций. Неудивительно, что тогда международная пресса печатала множество всяких ужасов и нелепостей, так как чем невероятнее казалась информация, тем более щедро она оплачивалась. Контракты на издание заключались через посредников, меня тоже просили предоставить тексты, «подходящие для печати». Однако некоторые заключенные большую половину дня печатали на машинках материалы для прессы или для обвинения, что, впрочем, было одно и то же.

Генералы Варлимонт и Хёттль, иначе «Вальтер Хаген», наверно, работали над своей защитой с утра до вечера.

Комментатор Нюрнбергского радио также имел в тюремных стенах сеть информаторов. Он говорил, что его зовут Гастон Оулмэн и он является гражданином одной из южноамериканских республик. В действительности его фамилия Улльман, и до войны он имел дело с немецким правосудием.

Процветала торговля автографами. Я беззастенчиво требовал пачку сигарет за подпись; чем «опаснее» ты был, тем выше тариф. Я знал нескольких человек, которые не стеснялись считаться опасными преступниками, чтобы обеспечить себе более выгодное пребывание в тюрьме. Мне неизвестно, записывались ли ложные откровения, которые они делали охранникам, позже в обвинительных документах.

Именно в то время возникла «черная легенда», касающаяся наиболее чудовищных и мерзких преступлений, ответственность за которые была возложена на весь немецкий народ. Эта коллективная ответственность базировалась на том факте, что 90 процентов немцев стали на сторону человека, который «во имя права наций на самоопределение» хотел объединить всех немцев в одном сообществе.

Жестокие и фантастические легенды создавались Улльманом и его конкурентами. Я буду говорить только о том, что мне известно: меня обвинили, как выяснилось позже, в выдуманных преступлениях, хотя прокурор трибунала, занимавшийся мной и моими товарищами, не мог не знать, что обвинения были необоснованными. Нас априори признали уголовниками. К сожалению, во время войны и после нее произошло множество ужасных вещей — больше их выдумывать не стоило.

Преступление считается преступлением, даже если оно совершено во время войны или же победителем после ее окончания. Возможно, через несколько десятков лет после этой великой трагедии мирового масштаба наступило время, чтобы рассмотреть эти проблемы более объективно.

В Нюрнберге могло быть опасным все, даже любезность католического тюремного капеллана, преподобного отца Сикстуса О’Коннори. Несмотря на то, что орден августинцев, к которому он принадлежал, происходил из отшельнического сообщества, отец не имел в себе ничего от пустынника, как раз наоборот. Он был доброжелательным, подолгу беседовал с задержанными и защищал заключенных настолько, насколько ему позволял это делать распорядок Андрюса. Он являлся ирландцем, а его мать была родом из Германии. Некоторые заключенные постоянно и всячески ему угождали: губернатор Франк, фон дем Бах-Зелевски, гаулейтер Боле, Шелленберг и несравненный Хёттль оказались самыми усердными.

Проповеди отца Сикстуса содержали в себе понятные всем намеки, когда он позволял себе открыто критиковать «человеческий суд». В ноябре 1945 года, в День поминовения усопших, он прочитал делающую ему честь проповедь о самоотверженности миллионов немецких солдат, погибших в борьбе с врагом.

Победители-судьи, во власти которых находятся побежденные, располагают сильными средствами порабощения. Прежде всего, это заключение в тюрьму, являющееся стрессом для подавляющего большинства людей; различные запреты (разрешение на переписку со своими семьями мы получили лишь в феврале 1946 года); придание определенного направления допросам, тенденциозный перевод, иногда меняющий смысл показаний, данных свидетелями под присягой, применение в отношении обвиняемых угроз, шпионажа, плохого обхождения и так далее.

«Показания», полученные в Нюрнберге, а также действия политико-военной полиции, враждебной допрашиваемому заключенному, должны изучаться историками очень осторожно. Я упрекаю некоторых, согласившихся дать ложные свидетельства, чтобы спасти свою жизнь. Особенно отличился, поведением достойным сожаления, один из них. «У меня жена и дети, — сказал он мне, — я не мог поступить иначе».

Другие заключенные отказались давать ложные показания. Защитник фельдмаршала авиации Мильха доктор Бергольд заявил от его имени в присутствии свидетелей, что на Мильха оказывалось очень сильное давление, чтобы он дал показания против маршала Геринга. Мильху и его адвокату Бергольду удалось даже сообщить об этом посланникам Международного Красного Креста. Это было трудно, и многие свидетели, опасаясь, что сами могут оказаться в числе обвиняемых, не предпринимали подобных попыток.

Я находился в Нюрнбергской тюрьме трижды: с сентября 1945 до мая 1946 года, в июле и августе 1946 года, а также в феврале и марте 1948 года. На третий раз у меня созрело решение найти себе занятие. Во всех камерах стекло в окнах заменили кусками прозрачного пластика, прибитого к оконным нишам гвоздями или кнопками, которые часто отваливались. Я вызвался добровольцем их прибивать.

За это мне еженедельно выдавали пачку табака, а также у меня была возможность заходить в камеры, беседовать с обвиняемыми товарищами, заводить интересные знакомства, поддерживать упавших духом. Одновременно я ободрял сам себя. Если вмешивались охранники, мы делали вид, что беседуем о семье заключенного и так далее, впрочем, повторю еще раз, что между чернокожими солдатами американской армии и нами, заключенными, существовала солидарность. «Психологи» совершили серьезную ошибку, назначив нам в охранники негров, отказывавшихся трактовать нас как зверей и преподавших не один урок человечности Андрюсу.

Однако это было время судей.

В британской оккупационной зоне организовали гигантское расследование, охватившее 700 000 офицеров и рядовых. Из этого числа было выделено 937 человек, подозреваемых в нарушении военного права. Британские военные суды вынесли следующие приговоры:

Следовательно, только 677 солдат воевали не по правилам, признаваемым победителями, то есть менее, чем один из десяти тысяч (находящихся под следствием).

Согласно заключительному рапорту бригадира Телфорда Тейлора, в американской оккупационной зоне было задержано только 570 немецких солдат, подчинявшихся известному праву № 10.[274]

177 человек предстали перед американскими судьями со следующими результатами:

Во французской оккупационной зоне арестовали несколько тысяч человек. На месте были вынесены следующие приговоры:

Смертная казнь 104 (62 приведено в исполнение).[275]

Всего 2442 приговоренных в трех оккупационных зонах на 10 000 000 мобилизованных, или 0,024 процента.[276]

В советской оккупационной зоне число смертных приговоров, приведенных в исполнение, превысило 185 000.

Из числа 4 000 000 немецких военнопленных, находившихся в СССР, после 1945 года вернулись лишь 30 процентов.

В начале марта 1946 года мы отдавали себе отчет, что в Нюрнберге творится что-то необычное. Полковник Андрюс привел Дворец правосудия и тюрьму в состояние повышенной боевой готовности: тюремную охрану утроили; перед главными входами возвели противотанковые баррикады; почти везде появились пулеметные гнезда, защищаемые мешками с песком и бревнами. В коридорах соорудили небольшие стрелковые позиции из танковой брони, из которых стражники могли стрелять и отбить атаку неприятеля. Но какого?