Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Придворные интриги

Разумеется, между автором Манифеста 17 октября 1905 г. и инициатором государственного переворота 3 июня 1907 г. была существенная разница. Если Витте в определенных кругах считался «красным» или либералом, то Столыпина никак нельзя было зачислить в эту категорию. Крайне правые долго видели в первом министре своего единомышленника. Дубровин и Пуришкевич часами просиживали в его приемной. Они выпрашивали у правительства субсидии на поддержку своих союзов, а потом с завистью подсчитывали, кому удалось «сорвать со Столыпина» самый большой куш. Черносотенцы с восторгом встретили 3 июня 1907 г. и считали переворот выдающейся заслугой премьер-министра перед русским народом.

Но с этого момента дороги крайне правых и правительства стали постепенно расходиться. Будучи убежденным монархистом, Столыпин считал нереальным реставрацию неограниченного самодержавия. Лучше всего он выразил свои взгляды в ответе на письмо одного консервативного публициста, предлагавшего вернуться к прежним порядкам: «Все эти прекрасные теоретические рассуждения, – написал Столыпин, – на практике оказались бы злостной провокацией и началом новой революции»[430]. Понимание неизбежности перемен не покидало его даже в самые черные дни. Характерный эпизод произошел сразу после взрыва на Аптекарском острове. Одним из первых на разрушенную дачу примчался Дубровин, врач по профессии и доктор медицины. Он промыл ссадины министру. Когда Столыпин увидел, что ему помогает председатель Союза русского народа, то произнес, глядя на груду развалин: «А все-таки им не сорвать реформ!»

Через некоторое время черносотенцы поняли, что для Столыпина реформы – это отнюдь не пустые разговоры. Они начали критиковать правительство поначалу осторожно, а потом все смелее и смелее. Уже в 1907 г. «Русское знамя» сетовало на мягкость наказаний: «Всякий раз, когда попадается какой-нибудь крупный революционер, начинаются хлопоты о его спасении, и П.А. Столыпин уступает. Да, при нынешнем первом министре вешают только мелких русских воришек, а с главными деятелями революции церемонятся»[431].

Часть черносотенцев с опаской отнеслась к разрушению крестьянской общины. Откровенная речь Председателя Совета министров, провозгласившего «ставку на сильных», вызвала в черносотенской прессе поток статей под названием «Кулачное право», «Организованное мироедство» и т.п. «В сознании народа, – восклицало «Русское знамя», – царь не может быть царем кулаков». Черносотенный лагерь не был единым. Так называемое «обновленческое» движение продолжало сотрудничать с премьер-министром, хотя все чаще проявляло недовольство его конституционным курсом. Из среды черносотенцев выделилось экстремистское крыло во главе с Дубровиным. В свое время для них врагом номер один являлся Витте. Теперь его место занял Столыпин. По свидетельству уже упоминавшегося Пруссакова, на заседаниях Главного совета Союза русского народа заводили разговоры о том, что надо поскорее физически устранить Столыпина.

Как обычно, черносотенцы более резко и откровенно выражали мнение, которое успело сложиться при императорском дворе. Совсем недавно Николай II восторженно отзывался об энергичном губернаторе, а потом министре. После взрыва на Аптекарском острове царь говорил, что у них с премьер-министром есть что-то «родственное», а при дворе повторяли заклинание: «Лишь бы Столыпин остался жив». Но очень скоро наступило охлаждение. При дворе умели предавать забвению неприятные факты. Так, в 1906 г. Николай II уже не вспоминал о панике 1905 г. и объяснял придворным, что все было тихо и спокойно, но вот приехал из Портсмута Витте и начались забастовки. Точно так же в 1909 г. царь поразил Столыпина словами, что никакой революции вообще не было, а отдельные беспорядки были допущены из-за отсутствия распорядительных градоначальников. Возвращаясь из царской резиденции, Столыпин горько прокомментировал это высказывание: «Как скоро он забыл обо всех пережитых опасностях и о том, как много сделано, чтобы их устранить, чтобы вывести страну из того тяжелого состояния, в котором она находилась»[432].

При таких настроениях столыпинская программа преобразований казалась совсем ненужной. Аграрная реформа шла, поскольку была начата в революционную пору. Что же касается других реформ, то их инициаторам пришлось столкнуться с сопротивлением консервативных кругов. Столыпин постарался максимально учесть дворянские интересы. Беда заключалась в том, что помещики и бюрократия не собирались жертвовать даже частью привилегий ради сохранения своего положения в будущем. Начиная с 1909 г. борьба между твердолобыми консерваторами и умеренными реформаторами в правительственных кругах не прекращалась ни на мгновение.

В марте 1911 г., т.е. за пять месяцев до киевского покушения, произошло особенно резкое столкновение. Поводом стал сравнительно незначительный законопроект о введении земства в шести западных губерниях. Правительство рассматривало проект как одно из звеньев местной реформы. Оно постаралось удовлетворить сразу несколько политических группировок. С одной стороны, законопроект предусматривал выборы по национальным куриям, что ослабляло польское влияние в местных органах и импонировало сторонникам великодержавной политики. С другой стороны, законопроект уменьшал избирательный ценз, что отдавало мелкую земскую единицу в руки зажиточных хуторян. Приманка в форме национальных курий не отвлекла консерваторов от понижения ценза. Для крупных землевладельцев польские помещики оказались предпочтительнее русских крестьян.

Голосование по проекту в Государственном совете было назначено на 4 марта 1911 г. Столыпин чувствовал себя совершенно спокойно и уверял министров, что члены Государственного совета примут законопроект. Секретная агентура министра внутренних дел оказалась не на высоте. Иначе ему бы доложили, что перед голосованием состоялось экстренное совещание правой группы Государственного совета. В.Ф. Трепов (брат киевского генерал-губернатора Ф.Ф. Трепова) и бывший министр внутренних дел П.Н. Дурново передали сановникам разрешение Николая II «голосовать по совести». По сигналу из Царского Села члены Государственного совета провалили законопроект. Когда огласили результаты голосования, Столыпин мертвенно побледнел и, не проронив ни слова, покинул зал заседаний. Искушенный политик понимал, что это не мелкая неудача. Речь шла о недовольстве всем политическим курсом, неприятии реформ. На следующий день Столыпин вручил царю прошение об отставке.

Николай II был готов расстаться с премьер-министром. По всей видимости, инспирированная им интрига в Государственном совете как раз должна была заставить уйти в отставку слишком властного и независимого главу правительства. Но у Столыпина имелись влиятельные союзники. Националисты в Государственной думе прямо говорили, что старцам из Государственного совета необходим продолжительный отпуск для «поправления» здоровья, расстроенного непосильными законотворческими трудами. Сторону премьер-министра заняли некоторые представители царствующего дома. Рассказывали, что Столыпин столкнулся с Николаем II на пороге кабинета вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Царь, опустив глаза, проскользнул мимо Столыпина, словно напроказивший школьник. Так или иначе, но Николай II не решился принять отставку. Он согласился с условиями Столыпина. По словам видного деятеля фракции октябристов С.И. Шидловского, премьер-министр заставил царя записать эти условия на бумаге и отдать ему во избежание дальнейших недоразумений.