Игра теней - Тэд Уильямс

Перескакивая с одного на другое, она поведала сестре Утте историю тайного появления на свет своего ребенка, вскоре бесследно исчезнувшего. Жрица была изумлена, но ничуть не осуждала герцогиню. Как истинная последовательница мудрой богини Зории, она твердо знала: люди несовершенны, к их порокам и слабостям надо относиться снисходительно.

— Если маленькая прорицательница ничего не напутала, с тех пор минуло пятьдесят лет, ваша светлость, — заметила сестра Утта. — Тем не менее мы должны попытаться постичь смысл слов бога крышевиков, если ее устами действительно вещал бог. Прорицательница упоминала какой-то осколок лунного дома. Осколок, прежде принадлежавший жрецу света и звезд, который жил в замке.

— Понятия не имею, о каком жреце идет речь! Может, об отце Тимойде? Так он умер! — Мероланна закрыла лицо руками. — И зачем только этот загадочный бог вздумал бередить мои раны? Зачем он меня мучает?

— А может, имелся в виду иерарх Сисел? — предположила сестра Утта, успокаивающе поглаживая герцогиню по руке. — Он верховный священнослужитель, значит…

— Но он покинул замок и перебрался в свой деревенский дом, — напомнила герцогиня. — Перед самым отъездом он признался мне, что не в силах наблюдать за бесчинствами братьев Толли. — Мероланна несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. — И почему они назвали его жрецом света и звезд? Он верховный священнослужитель Тригона, а Тригон объединяет воздух, воду и землю… — Герцогиня вновь тихо застонала. — Ах, если бы здесь был Чавен! Он разбирается в этих материях как никто другой. Он знает имена всех звезд на небе, и он такой же знаток историй о богах, как Сисел.

— Подождите-ка, — пробормотала сестра Утта. — Может быть, маленькая прорицательница и ее бог говорили именно о Чавене? В каком-то смысле наш придворный лекарь тоже жрец — жрец науки и логики. И он всю жизнь изучал свет и звезды. Возможно, он действительно обладал каким-то магическим предметом, который у него похитили.

— Предмет похитили, а сам Чавен исчез! — простонала Мероланна. — Исчез бесследно! А это означает, что я никогда не верну своего сына…

— Человек не может исчезнуть бесследно, если его не забрали к себе боги, — возразила сестра Утта. — А бог, говоривший с нами устами маленькой прорицательницы, ничего не знал о судьбе Чавена. Скорее всего, он жив. — Жрица Зории решительно поднялась. — Я попытаюсь разузнать об участи придворного лекаря все, что можно, ваша светлость.

— Умоляю вас, будьте осмотрительны! — крикнула ей вслед герцогиня и простерла руки, словно хотела задержать сестру Утту. — Вы — это все, что у меня осталось!

— Боги никогда не оставляют нас, ваша светлость, — обернувшись, напомнила жрица. — Я буду молиться милостивой Зории и просить ее о помощи. И вы тоже молитесь.

— Боги, крошечные человечки, магические предметы… — вновь откинувшись на подушки, пробормотала Мероланна. — Без сомнения, мир сошел с ума.

Выйдя из спальни, сестра Утта подозвала Эйлис, маленькую горничную герцогини.

— Позаботься о госпоже, — сказала она. — Не отходи от нее ни на шаг. Сегодня герцогиня пережила тяжкое потрясение.

«А кто позаботится обо мне? — размышляла жрица, спускаясь по лестнице. — Кто защитит меня в эти безумные времена, когда легенды становятся былью, а страшные сны сбываются? О милосердная Зория, я нуждаюсь в твоей помощи и поддержке сильнее, чем когда-либо».

Даже Мэтти Тинрайт, завзятый любитель вечеринок и пирушек — в особенности таких, за которые платили другие, — вынужден был признать, что развлечения становятся чрезмерными. Когда прямо за проливом стоят полчища врагов, собравшихся захватить город, бесконечная череда праздников и карнавалов кажется, мягко говоря, неуместной.

«Возможно, лорд Хендон таким образом пытается отвлечь жителей города от тревог, — рассуждал поэт. — Если это так, он взвалил на себя сложную задачу, потому что поводов для тревоги у нас слишком много. Правда, все эти демоны и монстры пока не предпринимали попыток захватить крепость. Но обитатели осажденного замка лишились возможности пополнять запасы продовольствия: на западе обосновался враг, на юге и востоке поля и луга выжжены и покрыты пеплом, ибо по ним прокатились бурные кровопролитные бои. Теперь нечего рассчитывать на скот из Марринсвока или сыр из Сеттленда. А корабли, прежде исправно доставлявшие в город съестные припасы, ныне стоят на якоре в гавани Южного Предела, обветшалые и бесполезные, как дырявые корыта».

Несмотря на печальные обстоятельства, беспокоившие даже придворного поэта, конца развлечениям не предвиделось. Сегодня отмечали первый вечер Джестримади, праздника в честь Матери Богов.

На Маркет-сквер должна была открыться ярмарка, а в замке готовили роскошный ужин и маскарад с музыкой и танцами.

«Праздники это, конечно, хорошо, — вздохнул про себя Тинрайт. — И все же такого мрачного и темного месяца димена не было уже лет двести — с тех пор, как жители сумеречной страны напали на нас в первый раз… Странно все-таки, что замок, такой угрюмый и мрачный днем, каждую ночь внезапно оживает и сверкает праздничными огнями. Словно здесь обитают привидения, которые после заката покидают свои спальни-гробницы, веселятся, танцуют и флиртуют, изображая живых».

Такую впечатляющую метафору непременно следует записать, решил Мэтт. Возможно, из нее выйдет целая поэма о придворных-призраках в темных масках, сквозь прорези которых хищным блеском сверкают глаза…

«Только Хендону Толли такой сюжет вряд ли придется по вкусу, — остановил поток своего воображения стихотворец. — А навлекать на себя гнев власть предержащих мне совершенно ни к чему. Лорд Найнор позволил себе несколько неодобрительных замечаний относительно правления Толли и вскоре бесследно исчез».

Но власть вдохновения оказалась слишком сильной. Тинрайт решил, что все же воплотит свой смелый замысел в стихах, но припрячет поэму до лучших времен. До тех времен, когда его пророческий дар и беспримерное мужество будут оценены по заслугам.

«Поэту не пристало болтаться на виселице, — размышлял Тинрайт. — Он создан для поклонения, обожания и восхищения. Но если ради того, чтобы заслужить восхищение, надо оказаться на виселице, я предпочту безвестность и забвение».

Да, бесславная жизнь лучше посмертной славы, в этом он не сомневался. В конце концов, кроме стихов в его жизни появилась иная цель…

— Очень даже неплохо, мастер Тинрайт, — одобрительно изрек Пазл.

После того как Хендон Толли удостоил старого шута своим вниманием, пусть даже насмешливым, тот избрал в отношении Тинрайта тон снисходительного добродушия, что до крайности раздражало поэта. Внезапно выражение лица Пазла изменилось, глубокие морщины сложились в печальную гримасу.