Святыня - Джеймс Герберт

Вся лужайка затихла: все глаза устремились на маленькую белую фигурку, все затаили дыхание в возбужденном предвкушении. И в их ожидании ощущался также страх, так как это чувство всегда порождается неведомым.

Алиса опустила голову и взглянула на толпу, осматривая множество лиц, полных обожания и страха. Она улыбнулась, и многим эта улыбка показалась загадочной.

Вдали прогремел гром.

Девочка развела руки в стороны и начала поднимать их.

Уилкс поднялся со скамейки. Никто не видел, как он расстегнул пальто, задрал рубашку и полез рукой в брюки, поскольку всех загипнотизировала фигурка в белом на помосте.

Он прошел по проходу к алтарю, прижимая к боку стволом вниз немецкий «люгер» тридцать восьмого калибра — реликт последней великой войны, когда весь мир сошел с ума в своей кровожадности.

Оказавшись прямо перед помостом, всего в нескольких футах от девочки в белом, которая уже парила по меньшей мере в восемнадцати дюймах над землей, прежде чем кто-то успел сообразить, что он замыслил, Уилкс поднял пистолет и в упор выстрелил в юное тело Алисы.

Он продолжал стрелять, пока не заело пятый из восьми патронов в магазине «люгера».

Глава 38

Открыла она глаза, подняла крышку гроба и говорит:

— Ах, Господи, где ж это я?

Это была сцена из кошмара, медленно разворачивающаяся картина ужасов.

Фенн видел, но ничего не понимал.

Алиса подошла к центру помоста, и гимн стих, а потом совсем замер на губах людей. Ее лицо несло блаженство — даже он, сознавая свои чувства, был очарован. Она смотрела в небо, потом медленно опустила голову, глядя на толпу; и вот в этот момент репортер содрогнулся. Девочка улыбнулась. И, казалось, встретилась с ним глазами. Он увидел, что ее улыбка на самом деле была просто ухмылкой, широкой, злобной и какой-то алчной. Она глумилась лично над ним и насмехалась над всей толпой.

И в то же время это была просто прелестная детская улыбка.

Его снова охватила слабость, жизненные силы отхлынули от него и от всех окружающих, притянутые этим злобным существом, стоящим в сиянии света.

И в то же время это был просто ребенок, слишком юный, чтобы знать порок.

Огни замигали, померкли, и Алиса взмыла вверх, приподнялась надо всеми в медленном, но ровном полете. Она развела руки в стороны, словно прося у людей любви. Доверия.

Толпа застонала в экстазе, но там и сям с луга донеслись вскрики и рыдания. У Фенна сжало горло, снова закружилась голова Было трудно дышать, трудно удержаться на ногах.

Он смутно уловил, как по проходу к алтарю проскользнул худой белокурый паренек, и не понял, что происходит, когда тот поднял руку и направил что-то на парящую перед ним фигурку.

Фенн даже не услышал выстрела — по крайней мере, четыре резких хлопка не отпечатались в мозгу, — но видел, как из четырех отверстий в Алисиной груди хлынула кровь, хлеща четырьмя отдельными фонтанчиками и пятная белоснежное платье — малиновые брызги, расплесканные по снежному полю.

На ее личике отразилось потрясение, недоверие и, наконец, боль. Девочка упала на помост и лежала там бесформенной кучей. Лившаяся из нее кровь дотекла до края помоста и хлынула вниз двумя тошнотворно широкими потоками.

Из толпы не донеслось ни звука. Паломники, зеваки, богомольцы, неверующие — все стояли в недоуменном молчании.

Потом прямо над головой прогремел гром, и на луг обрушился ад.

Фенн схватил Сью, и она прижалась к нему.

Стоял страшный шум, хаос криков и плача, вскоре перешедший в горестные завывания. Страдание по-разному охватило разные группы и разных людей: одни — и мужчины, и женщины — впали в истерику, другие просто тихо плакали; некоторые стояли в оцепенении, слишком потрясенные, чтобы что-то говорить или делать; боль третьих вскоре перешла в ярость, возмущение убийством передавалось от человека к человеку, к нему присоединялись призывы к мщению. Но были и такие, кто не видел злодейства и требовал от окружающих объяснить, что случилось.

Перепуганный Бен ухватился за одеревеневшую мать. Фенн обнял его, оберегая, и в то же время другой рукой поддерживал Сью.

Из толпы вырвались люди, они устремились, к белокурому пареньку, застрелившему Алису Пэджетт и по-прежнему державшему перед собой немецкий пистолет. Юноша упал под неистовым напором и кричал от боли. Острые ногти раздирали ему лицо, переносица уже была сломана, и он чувствовал, как осколки кости выходят через ноздри вместе с кровью. Пистолет вырвали из руки, и пальцы придавил чей-то каблук. Хруст заглушился шумом толпы, но сознание ощутило острую боль.

Уилкс вопил, когда его тянули за руки и ноги, раздирая суставы. Слезы смешались с кровью, и невероятный, удушающий вес сдавил ему грудь. Что-то проникло туда, он не понимал что. Кости груди вогнулись внутрь, сжали сердце и выдавили воздух из легких. До Уилкса постепенно дошло, что он в чем-то просчитался.

Рядом девочка, пришедшая на святое место, чтобы поблагодарить чудотворицу за полученный от нее дар, смотрела на неподвижную окровавленную кучу тряпья перед алтарем. Лицо девочки вдруг дернулось. Один уголок рта изогнулся вниз наподобие гротескной гримасы горгульи. Веки вздрогнули раз, другой, и уже не останавливались. Рука дернулась, потом затряслась и начала судорожно выворачиваться. Потом и нога присоединилась к неконтролируемому танцу. Девочка закричала и рухнула на землю.

…Как и мальчик на другом краю лужайки, который снова пришел на святое место поклониться девочке по имени Алиса, святой, оживившей его ноги. Теперь их сила снова ушла, и он барахтался между скамеек, крича от испуга…

…В другом месте зрение мужчины начало быстро меркнуть, яркий свет в середине лужайки превратился в размытое тусклое пятно — катаракта, так быстро исцеленная чудо-девочкой, вернулась с той же неестественной и необъяснимой быстротой. Он закрыл лицо руками и медленно опустился на скамейку. Из груди вырывались тихие рыдания…

…А в дальней части луга молодая девушка обнаружила, что звуки, издаваемые горлом, не складываются в слова и пораженная горем мать не понимает ее вопроса, что происходит…

Мальчик в толпе, чьи руки быстро стали покрываться безобразными бородавками, только стонал и колотил кулаками по скамье перед собой…

…А на скамье впереди мужчина ощутил, как его лицо лопается от кровоточащих язв, и кожа трескается, как иссохшая земля. Он открыл рот, но не от боли, а от осознания, что снова стал страшилищем, человеком с ужасной мордой, безобразно истерзанной и покрытой сочащимися язвами.