Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах - Андрей Дышев

Теперь уже я шел и думал о том, как бы не упасть. Лишние десять-пятнадцать килограммов, которые я нагрузил на себя, оказались едва ли не последней каплей, переполнившей чашу.

Мы вышли на узкий хребет, с которого нам открылась панорама заснеженных гор. Оранжевым ослепительным зеркалом сверкало плато, которое отделяло нас от Пянджа. Дорога, на которой осталась чадящая машина, исчезла из виду.

Едва мы перевалили через хребет, нам в грудь ударил сильный ледяной ветер. Рамазанов опять стал замедлять движение, и я догнал его. Мокрый от крови рукав и носовой платок, повязанный на его предплечье, одеревенели на ветру. Боль, усталость и холод причиняли адвокату ужасные страдания, которые отпечатались на лице. Удивляюсь, откуда у него еще были силы, чтобы идти.

Полцентнера на моих плечах тоже заставляли переоценить многое из того, что совсем недавно казалось простым и доступным. Например, наш вчерашний отдых у костра, когда тихо потрескивали ветки, выстреливая в ночное небо фейерверком искр. Или когда я не мог успокоиться в палатке, перетаскивая Валери с места на место — почему не отдыхал, думал я, почему занимался ерундой, вместо того, чтобы поглубже забраться в спальный мешок и предаться самому высочайшему в жизни наслаждению — сну.

Все познается в сравнении. Для того чтобы быстро и без особых затрат сделать себя счастливым, надо для начала сделать себя несчастным, лишив простых и естественных вещей — тепла, дома, покоя, воды, еды и так далее, а затем вернуть все это назад. Успех гарантирован.

— Стой! — крикнул нам картавый.

Валери тотчас же присела на корточки, обе руки сунула в рукава свитера, подняла воротник, закрывая им большую часть лица. Я сбросил рюкзак, вытащил из него курточку и свитер — все, что осталось из одежды. Сам я был в майке с короткими рукавами и жилетке, но тело еще было разгоряченным от тяжелой работы, и я не чувствовал холода.

— Надевай! — сказал я ей, но девушка не пошевелилась. Тогда я поднял ее на ноги и стал сам надевать на нее второй свитер и куртку, а потом, зачерпнув снега, аккуратно растер ее побледневшие щеки. Она морщилась, пыталась спрятать лицо в ладонях, но я довел терапию снегом до конца и отстал от нее только тогда, когда лицо Валери заполыхало огнем.

Картавый бродил вдоль скального гребешка, за которым следовал крутой обрыв, затем подошел к нам и приказал перенести рюкзаки к обрыву. Пользуясь тем, что он снова повернулся ко мне спиной, я выкинул из рюкзака еще три пакета с порошком и тщательно присыпал их снегом.

Мы с адвокатом ставили палатку там, где показал картавый — на самом краю обрыва. Рамазанов едва мог разогнуть окоченевшие пальцы, и мы провозились с установкой до начала сумерек. Я закинул наши с Валери коврики и спальники внутрь, но картавый выволок их наружу и расстелил их прямо на снегу, метрах в пяти от палатки, тоже на краю обрыва.

— К сожалению, мой мешок утонул в водах Пянджа, — пояснил он. — В этом есть доля и вашей вины. А потому кому-то из вас, — он посмотрел на нас с адвокатом, — мешочка не достанется.

Он наполовину залез в спальник, который лежал на снегу, оставив свободными руки, положил сверху автомат — стволом на палатку.

Рамазанова колотила крупная дрожь, он не мог даже разговаривать и пить — край фляги стучал по его зубам, и спирт лился по подбородку и шее.

— Полезайте в спальник, — сказал я ему.

Он отрицательно покачал головой.

— Н-нннет… А в-вввы?

— Я не замерз. И вообще не намерен спать.

Адвокат не стал со мной спорить. Вдвоем мы все равно не влезли бы в один спальный мешок. Он влез в палатку, долго кряхтел там, пытаясь окоченевшими пальцами раскрыть замок-«молнию». Валери стояла рядом со мной. Я обнял ее, но картавый тотчас крикнул:

— Э, динозавр! Давай-ка обойдемся без любовных сцен. Топай в свою палатку, и чтобы до утра не было ни шороху!.. Мадам, а вас попрошу сюда, — и он указал автоматным стволом на спальник, лежащий у его ног на самом краю обрыва.

Не в силах спорить и демонстрировать характер, Валери подошла к обрыву, взяла мешок и стала надевать его на себя, потом легла, стараясь сместиться подальше от пропасти, но картавый ногами сдвинул ее на прежнее место, не сводя с меня глаз.

— Надеюсь, ты понимаешь, что будет с твоей бабой, динозавр, если вдруг начнешь хулиганить? Минимум двадцать секунд свободного падения я ей гарантирую. А потому настоятельно рекомендую влезть в палатку, закрыть «молнию» и не пытаться ее раскрыть до тех пор, пока я не скажу.

Я подошел к Валери, не обращая внимания на то, что картавый держал меня на прицеле, склонился над ней.

— Ты согрелась?

Она кивнула. Я застегнул «молнию» до упора, так, что открытыми остались лишь глаза.

Я закрыл за собой палатку, зажег свечу, чтобы хоть эта капля огня немного прогрела воздух. Адвокат не спал, скрючившись в спальнике, его все еще колотила дрожь. Я размотал повязку на его предплечье, насквозь пропитанную кровью, отвязал веревку, снял с него куртку. Адвокат скрипел зубами, сдерживая стон. При тусклом свете я не мог хорошо разглядеть рану.

— Рука не онемела? — спросил я.

Адвокат отрицательно покачал головой:

— Холодно…

Я оторвал внутренний карман со стенки палатки. Треск рвущейся материи картавый не мог не услышать.

— Последнее предупреждение, — сказал он и клацнул затвором.

Я перевязал этим куском материи рану и помог адвокату попасть рукой в рукав куртки.

— Спасибо.

Потом он сидел, скрестив ноги по-турецки, и курил трубку, наполняя стылую утробу палатки ароматным дымком. Я смотрел на его лицо, еще недавно такое холеное и самоуверенное. Передо мной сидел смертельно уставший от жизни и разочаровавшийся в ней немолодой человек.

— О чем вы думаете? — тихо спросил я его.

— О своей уютной комнатушке в центре Еревана, — ответил он. — Знаете, какие кулинарные запахи атаковали меня по вечерам! Три семьи, а точнее, две тетки и я, в одном коридоре, на одной кухне. К соседкам едва ли не каждый вечер приходили подруги и родственники. Сначала варят кофе. Поджаривают на сковородке зерно до дымка и мелют горячим в ручной кофемолке. Знаете, получается очень мелко, как мука. А запах!.. Потом варят в медной джезве, пьют маленькими глотками и гадают. Я все это слышу и, не выходя из своей комнаты, знаю о жизни каждого гостя буквально все. Скажу вам откровенно, судьбы встречаются редкостные. Романы о таких можно писать. Стучат в дверь: «Низами Султанович, не хотите ли кофейку?» Я уже знаю — хотят решить спорный вопрос. «Ах, — говорит какой-нибудь незнакомый мужчина, — вы не знаете Ашота Варданяна? Это брат соседа моей первой жены. Он занял у меня на прошлой неделе триста рублей, но вернул не мне, а моей второй жене, с которой я уже год как не живу. Это по закону? Это справедливо?»… Так все вечера напролет и решаешь их проблемы.

— Скучаете по дому?

— Очень. Все бы отдал, чтобы сейчас там оказаться.

— И рюкзаки с порошком?

Адвокат промолчал. Глаза его блестели, в них отражалось пламя свечи.

— Вы жестокий человек, Кирилл, — через минуту ответил он.

Мы помолчали. Я прислушивался к тихому шуршанию сухого снега по крыше палатки.

— Где ваш бритвенный прибор? — едва слышно спросил я.

— Вы хотите сбрить бороду? — Он полез в накладной карман на рукаве куртки и протянул мне коробочку.

Я раскрыл ее, вынул лезвие и, держа его двумя пальцами, посмотрел на свет. Адвокат схватил меня за запястье.

— Прошу вас! — зашептал он. — Не делайте глупостей!

Я закрыл ладонью его обросший усами и бородой рот, склонился над его ухом и одними губами произнес:

— У нас нет шансов выжить. Понимаете это? До того, как мы придем на его дачу, он убьет минимум двоих. А там прикончит и последнего. Я не хочу ждать!

— Пожалейте Валери. — Адвокат вывернулся из-за моей руки. — Он не шутит. Он скинет ее в пропасть не задумываясь, как только вы попытаетесь что-либо сделать.

— Молчите, Рамазанов, молчите. Жизнь Валери для меня дороже, чем для вас. И я хорошо понимаю, чем рискую.

— Кирилл, это безнравственно — рисковать другим человеком ради своей жизни.

— Какой жизни? Что вы имеете в виду? Вот это свое жалкое существование вы называете жизнью?.. Если вы боитесь, так лучше сразу скажите об этом.

— Я боюсь? Я ничего не боюсь! Я только не хочу рисковать напрасно.

— Короче, — перебил я его, — вы со мной или нет? Да или нет?

— Что вы хотите сделать?

— Доказать, что мы не верблюды и не динозавры, что мы люди.

— И как вы думаете это доказывать?

— Это уже второй вопрос. Так да или нет?

— Вы подталкиваете меня к краю пропасти.

— К сожалению, вы давно уже падаете, а я хочу дать вам шанс зацепиться за опору.

— Ну хорошо, хорошо. Я с вами. Так что вы предлагаете?