Экзотические птицы - Ирина Степановская

— А я, оказывается, знаю Машу! Твою дочь! — совершенно вдруг неожиданно для себя сказала она. — Мы с ней когда-то работали вместе! Еще до моей поездки. А сегодня она мне дала понять, что не приветствует наши встречи. Она приезжала на квартиру. Приказала, чтобы я там ничего не трогала! Я не ожидала, что у нее будет такая странная реакция на мое появление.

Филипп Иванович напряженно замолчал и молчал долго. Где-то глубоко в сознании Тани мелькнула мысль: «Ну, как всегда. Как сболтнешь что-нибудь не подумавши, так каюк! Все сразу замолкают и куда-то линяют. И ты, как последняя дура, сейчас опять останешься одна!»

— Давай зайдем куда-нибудь, выпьем кофе! — сказал наконец Филипп Иванович и повел ее в ночное пустое кафе.

Из-за стойки к ним с ненатуральной улыбкой услужливо кинулась красноротая девица в форменной кружевной блузке. Таня высокомерно оглядывалась по сторонам, пока им не принесли кофе. Филипп, прищурившись, поглядывал то на нее, то на почувствовавшую его взгляды официантку. Кроме них, охранника и девицы, в зале никого не было. Но неподалеку в помещении кухни еще горел свет.

— Я родом из-под Рязани, — начал он, когда на дне его чашки осталась лишь темно-коричневая муть, — и всего в жизни добился сам.

Он пальцами сделал знак девице и, когда она подлетела, предвкушая хорошие чаевые, сказал:

— Принеси коньяку, хорошего!

Девица умчалась за стойку, Таня приготовилась к нотации, а он продолжал говорить медленно и размеренно, будто рубил дрова:

— Я уважаю трудовой народ. Моя дочь — трудовой народ. Эта девка, — он показал пальцем на официантку, она улыбнулась в ответ, — тоже трудовой народ. Я их уважаю.

— А я, по-вашему, проститутка. Уважения не заслуживаю, — сказала Таня и встала.

Девица чуть не пролила от удивления коньяк. Филипп говорил громко, и она все слышала. «Катись, катись! Уж я найду, как к нему подладиться!» Таня будто слышала эти слова, вылетающие из-за стойки.

— Сядь! — сказал Филипп Иванович и потянул ее вниз за руку. — Я еще не решил, как с тобой поступить. Но бабушкины вещи не трогай! Маша очень переживает, если старые вещи исчезают и на их месте появляется что-то новое. За кожаную мебель она меня пилила два месяца.

— А кожаную мебель, по-видимому, купила моя предшественница?

— Ты очень красивая! — сказал Филипп Иванович. — Но сейчас глупишь! Не умеешь себя вести!

Таня снова встала. «Это что же, мне теперь вечно слушать, что я неисправимая дура?» — подумала она.

— Но все-таки что-то эдакое в тебе есть! Может быть, — Филипп задумался, — какая-то сила, какая была у моей рязанской бабки. И глаза, кстати, у тебя как у нее — такие же синие!

«Он меня сравнивает со своей рязанской бабкой! — подумала Таня. — Его придурочная дочка цепляется за какое-то глупое, никому не нужное вековое старье, а я должна с ними бороться? Отстаивать свое „я“? А у меня, между прочим, собственные отец и мать, доктора наук, и собственная бабушка-сибирячка! Эту их рязанскую старуху могла бы, наверное, запросто за пояс заткнуть! Она у меня из ружья белке в глаз попадала!»

— Я хочу домой! — сказала она. — Не в вашу квартиру, а к себе домой на Коломенскую. Отвезите меня.

— Сядь! — еще раз повторил Филипп Иванович. — У тебя есть права? Водительские права?

— Нет, — растерялась Таня.

— Ну вот запишись завтра на курсы и учись. Сдашь на права — куплю тебе машину. Пока подержанную, а как научишься ездить — выберешь сама.

— А какая машина у Маши? — вдруг, прищурив глаза, спросила Таня. Она прекрасно знала, что Маша не умеет водить.

— Н-н-никакой! — допив порядочную порцию коньяка, ответил Филипп.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы она водила! Сейчас в Москве на улицах столько придурков!

— А за меня, значит, вы не боитесь! Все в порядке! Я и ждала от вас именно этого! — сказала Таня и, хлопнув дверью так, что тяжело загудела металлическая рама, вышла на улицу.

«Л-л-ловко она меня поддела!» — ухмыльнулся Филипп Иванович, хлопнул в ладоши и отстегнул официантке крупную купюру. Она все-таки, видимо, рассчитывала на что-то еще, но он, не удостоив больше ее ни одним взглядом, тоже вышел на улицу. Тани уже не было.

— Д-девчонка! Огонь! — пробормотал он и, подозвав мотор, назвал шоферу адрес их с Мышкой общего дома.

Во рту как-то странно подсасывало, будто хотелось чего-нибудь съесть.

«Так это же мне хочется сыру и кофе!» — вдруг поняла Тина и открыла глаза. На нее смотрели лица мамы, Мышки и Аркадия.

— Поздравляю! Все плохое закончилось! — сказала ей Мышка, наклонилась и поцеловала в щеку. У мамы сморщилось, сжалось в кулачок лицо, и из глаз потекли слезы. Аркадий и то не смог сдержать волнение, смущенно стал чесать красный шелушащийся кончик носа и даже на несколько минут отошел подальше, к окну. Тина вдруг тоже растерялась, ей ужасно захотелось всех обнять. Она вдруг почувствовала такой прилив сил, что подумала, что вот сейчас напряжется, поднимется и легко соскочит с кровати, как раньше. Она вдохнула поглубже, чтобы выполнить задуманное, и тут жестокая боль в ране пронзила ее, и в ответ на эту боль все исколотое, измученное тело заныло, задрожало от слабости. Тина не выдержала и застонала. Оказалось, что она даже повернуться и то не в силах была сейчас на своей функциональной кровати. И во рту пересохло и, кололо так, что она даже говорить не могла.

— Лежи, лежи! Куда? — уловив ее движение, сказала мать.

— Как я благодарна всем вам! — с трудом двигая языком, прошептала Тина и протянула вперед руки, чтобы просто дотронуться до всех этих людей, выражая так свою любовь.

Она разволновалась.

— Неужели этот кошмар закончился? — прошептала она Барашкову. Медленно от слабости, как в замедленной киносъемке, подняла она руку к груди. Катетера в подключичной вене уже не было. — Убрали! — улыбнулась она. — Мерзкая штука!

— Ну-ка! Ну-ка! Спокойно! Не трогай! — сказал Аркадий, приподнял лейкопластырь и посмотрел на два аккуратных шва, наложенных теперь на место катетеризации. Вокруг них уже разливался противный сине-желтый синяк. — Швы-то не сдери раньше времени!

Тина только улыбнулась ему в ответ.

— Сколько же я спала, что вы успели привезти меня назад? — спросила она, заметив, что опять лежит на своем прежнем месте в отделении у Мышки. — Шесть часов?

— Двое суток, — ответила ее мать и опять украдкой вытерла слезы.

— А опухоль? — Тина не знала, как лучше задать этот очень важный вопрос. Основной вопрос ее жизни. «Ну не должны же они мне соврать! — подумала она. — И у них действительно спокойный вид. Глаз не прячут».

— Врать не буду, ответа еще нет, — сказал Аркадий. — Но ты, Тина, молодец! Хорошо справилась с операцией! Сейчас должна пойти на поправку.