Сумерки Дао. Культура Китая на пороге Нового времени - Владимир Вячеславович Малявин

“поверхностным” или “глубоким”. При “разреженной” посадке побеги сажают на расстоянии в три-четыре аршина друг от друга, чтобы было много пустого пространства. При “густой” посадке побеги сажают так же далеко друг от друга, но в одну лунку вкапывают по четыре-пять ростков, чтобы корни были густыми. “Поверхностная” посадка означает, что ростки вкапывают неглубоко, а “глубокая” посадка означает, что ростки обкладывают еще и комьями глины. Если сделать так, бамбук вырастет особенно пышным»[211]. Добавим, что посадки бамбука часто играли важную роль в композиции сада: с их помощью искусные садовники создавали эффект экранирования пространства.

Почти в каждом китайском саду можно встретить персик – «дерево счастья», отвращающее вредоносные силы; в паре с персиком нередко высаживали грушевое дерево, радовавшее глаз своим нежным цветом. «Цветы персика – как юная прелестница, без них не обойтись там, где поют и пляшут. Цветы груши – как дева-небожительница, им пристало быть среди туманной дымки у ручья с камнями», – пишет Вэнь Чжэньхэн[212]. Среди других деревьев, достойных украшать двор человека изящного вкуса, упоминаются плакучие ивы – воплощение животворного начала ян, пышные магнолии, тунговые и банановые деревья, дающие густую тень, софора, привлекающая взор своими опущенными долу листьями, благоухающие абрикосовые и мандариновые деревья, а также различные кустарники, источающие свои ароматы. Еще одно распространенное в китайских садах плодовое дерево – хурма, которую сажали не столько ради плодов, сколько ради цветов – красных, розовых или «бледно-белых». Особое внимание китайские знатоки изящного уделяли цветущей сливе, с давних пор символизировавшей душевное целомудрие и чистоту. Подобно живописцам, китайские садоводы всегда отдавали предпочтение сдержанным, приглушенным цветам садовой флоры и следили за тем, чтобы растительность в саду не была слишком густой и буйной. Их интересовали главным образом формы растения, его аромат, оттенки цветов и не в последнюю очередь игра света и тени – прообраз внутреннего просветления светом сознания темных телесных микровосприятий.

С детских лет я ощущал в себе особую привязанность к сливе. Всякий раз, когда я видел цветущее сливовое дерево у моста через ручей или у постоялого двора в горах, на тропинке вдоль реки или возле уединенной хижины, я подходил к нему и подолгу им любовался. И если я обретал образ сливы в своем сердце, моя рука тотчас откликалась ему. В такое мгновение, когда забываешь «и себя, и вещи», а дух воспаряет привольно, станешь ли думать о каком-то рисунке в альбоме? Хорошая картина – все равно что прекрасные стихи. Независимо от того, рождена она радостью и весельем или тревогой и печалью, восхищением и любовью или гневом и неприязнью, она всегда проникнута чувством.

Когда образ сливы создан радостью и весельем, ветви «отчетливые и тонкие», а цветы «яркие и прелестные»; когда этот образ создан тревогой и печалью, ветки «редкие и голые», а цветы «смятые и поникшие»; когда картина рождена восхищением и любовью, ветки «изогнутые и могучие», а цветы «вольные и беспечные»; когда же картина рождена гневом и неприязнью, ветки «древние и причудливые», а цветы «необузданные и дикие». Скажу об этом словами древнего поэта:

Когда чувство поддельное, горы блеклые.

Когда сердце суетное, воды мутные.

Тот, кто хочет стать мастером живописи, должен в чувствах своих вознестись над миром. В нем воля должна предшествовать кисти. Вот что называется «когда внутри нет изъяна, вовне выявляются образы».

У Тайсы. XIV в.

Обширнейшую отрасль китайского садоводства составляло разведение декоративных цветов, кои по традиции разделялись на девять категорий. Наибольшим почетом у цветоводов пользовался пион, заслуживший в Китае титул «царя цветов», ибо он считался воплощением чистого ян. В минскую эпоху китайцы выращивали уже более сотни сортов пиона, среди которых лучшим считался сорт «танцующий львенок»: лепестки пастельных тонов, листья – «как яшмовые бабочки», а семена – «как Золотой Павильон»[213]. Начало инь в цветочном царстве представляла хризантема – осенний цветок, символ покоя и долголетия. Среди хризантем самыми красивыми считались те, у которых лепестки «были подобны разноцветным перьям цапли». Повсюду в Китае разводили жасмин, гортензии, розы, нарциссы, гиацинты, гранаты. На Юге повсеместно выращивали различные сорта орхидей, из которых лучшим считалась орхидея из провинции Фуцзянь и области в Цзянси. Без этих благоухающих цветов, замечает Вэнь Чжэньхэн, «невозможно обойтись, когда живешь в горном домике»[214]. Из водяных растений предпочтение отдавалось лотосу. Тянущийся из темной глубины вод к солнцу лотос как бы пронизывает все этажи мироздания и являет собой неудержимую силу жизненного роста. А его нежные цветы, распускающиеся над самой водой, предстают символом душевной чистоты, неуязвимой для «грязи и тины» суетного света.

Цветы в китайских садах высаживали и в партерах, и на клумбах, и в виде беспорядочных зарослей у воды, и в отдельных горшках. Китайский сад не знает лишь травяных газонов: формально выделенное пустое пространство совершенно чуждо его эстетическим принципам.

Разнообразие цветов и способов их выращивания связано с пронизывающим китайское садоводство духом эксперимента, стремлением испытать свойства растений, выявить потенции их роста, улучшить качество всего живого. Тем же вкусом к эксперименту рождена и такая оригинальная черта китайского садоводства как выращивание карликовых деревьев. Обычай этот возник еще в раннее Средневековье, и в эпоху поздних империй, как и вся китайская традиция, развился в настоящую школу – точнее, несколько локальных школ – с устойчивым набором типовых форм, названиями которых обычно служили общеизвестные символы духовной силы: «дракон», «мать и дитя», «танцующая птица», «черепаха» и т. д.[215] Такие имена не кажутся чересчур произвольными: карликовое деревце, являющее шедевр культивации растения, в самом деле предстает отличной иллюстрацией идеи жизненной метаморфозы в рамках заданного типа вещи, определенной серии явлений. Это деревце можно было бы считать игрушкой, плодом вольной игры фантазии, если бы такая игра в чисто китайском вкусе не требовала большого искусства и долгих лет упорного, терпеливого труда. Игровой и декоративный статус подобных предметов напоминал о том, что в потоке творческой воли образы не имеют объектов, а только подобны чему-то.

Назначение сада не исчерпывалось демонстрацией разнообразия форм и свойств растительной жизни. Другое и даже более важное призвание садовой растительности состояло в том, чтобы указывать на текучий, временной характер самой жизни. Деревья и цветы в китайском саду не прочились в образчики некой нормативной, вечной красоты. Они выступали знаком определенного момента, ситуации, настроения. В минском компендиуме по домоводству сказано: «Цветок растят круглый