Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

— Мать тебя посылает к пахану за деньгами, когда ей надо? Ну вот… И тебе надо… Сварил?

Шурка еще раз щелкнул меня по лбу и повторил, потому что я молчал:

— Сварил котелок?

Мой котелок варил совсем в другую сторону, я уже думал, как бы отделаться от Шурки. Мы оба циркнули слюной. Шурка далеко, я — себе под ноги.

Дома я вспомнил про записку, с которой мама уже посылала меня к отцу: «Миша! Дай три рубля. На базаре хорошая картошка». Отец завернул деньги в записку и отдал мне. Я принес записку клоуну Петруше, который, подделав мамин почерк, тоже вернул ее мне. Записка была где-то у меня. Где?

Я бросился искать записку и нашел в альбоме для рисования. Все было решено. И как раз три рубля! Наверно, это сыграло свою роль. Теплые, жесткокрылые голуби заворковали в моих руках. Я едва дождался утра, нетерпеливо просидел в школе положенные часы, а потом мы с Шуркой побежали на станцию. Отец прочитал мамину записку и дал мне три рубля, даже не сказав обычного: «Не потеряй!»

На улице я разжал потный кулак и показал Шурке три смятых бумажки.

— Еще бы гривенник, — вздохнул Шурка, — на мороженое.

— Нет! — сказал я.

Я вообще не знал, как посмотрю теперь в глаза отцу.

— Ну, ла-адно! — протянул Шурка. — Сопля!

На всякий случай я вытер под носом.

Мы пересекли железнодорожные пути по шпалам, прошли еще немного и оказались в невиданной мной голубятне. Это был сарай, снизу доверху набитый белыми голубями. Они сидели на шестах между столбами, подпирающими крышу, вдоль и поперек. Белое, бурливое, сказочное царство.

— Выбирайте! — сказал хозяин, коренастый дядька в парусиновом картузе. — Гули-гули!

Голубей пять слетело с шестов на его протянутую руку и уселось от плеча до ладони. Но Шурка не обратил на них внимания и с видом знатока прошелся вдоль сарая взад-вперед.

— Ну? — спросил он меня.

— Не знаю.

Я стоял как зачарованный. Наконец мы выбрали пару и пошли. Я нес голубя, а Шурка голубку. Перед этим, как наставник, он велел мне:

— Положи за пазуху, чтобы не видел дороги! Голубь корябал по животу крепкими когтями. А я сжимал воротник рубашки на горле, то ли охраняя голубя, то ли от счастливого спазма, заставившего меня забыть все-все. У Шурки мы нашли фанерный ящик, и я трусцой занес голубей в свой двор. Мама была в доме, и я пронес ящик к дровяному сараю, поднял на чердак по лесенке и поставил там.

Когда отец вернулся домой, я старательно делал уроки.

— Ну, большой человек, — спросил отец, — решаем задачи?

— Ага.

Я пригладил страницу промокашкой и закрыл тетрадь.

— Решил.

— А у меня еще нет ответа, — сказал отец. — Зачем тебе понадобились три рубля?

Защекотало в голубиных царапинах на животе. Кто ему сказал? Шурка? Отец стянул с себя рабочий пиджак.

— Чтоб ты знал… Записка была старая. Это, брат, я сразу увидел, узнал ее.

— Обедать! — донеслось со двора.

— Погоди, мать… Не мешай… Дай поговорить мужчинам, — ответил отец, подойдя к открытым дверям. — Ну?

— Голуби, — сказал я еле слышно.

Отец долго молчал. Я встал и послушно поплелся в угол.

— Нет, брат, — сказал отец, выдергивая из штанов ремень. — На этот раз угла мало.

Я вздохнул и наклонился на полдороге. Пусть. Может быть, потом отец пожалеет и позволит оставить голубей. И я сделаю голубятню. Сначала маленькую, а потом большую. И там будет светло и чисто, только голубиные перышки будут взлетать с пола, когда я открою дверь. Я не ошибся. Через день отец спросил меня:

— Что ж ты не гоняешь своих голубей?

Я бросился в сарай, на чердак, и вылез из его слухового окна на крышу, ободрав плечи о полукруг старой рамы с выбитым стеклом. В руках моих была пара белых голубей. Пальцы сжались у их хвостов, обнимая заостренные концы голубиных тел. Сердце мое дрожало, будто это оно должно было полететь, а не голуби. Отец стоял во дворе и смотрел, запрокинув голову. Я швырнул своих голубей в небо и сунул пальцы в рот.

— Давай, давай! — крикнул отец. — Свистун!

Он улыбнулся мне, а я ему.

Голуби сделали круг над нашим двором, стремглав поднялись выше и, удаляясь, полетели к железнодорожной станции, которой отсюда не было видно, но тревожные свистки маневренного паровоза доносились до нас. Я снова вставил пальцы в рот и попытался свистнуть. А голубей уже не было видно…

— Всё, — сказал отец и, как мне показалось, огорченно цокнул языком. — Поминай как звали. Слезай!

Я спустился на землю. До вечера не уходил со двора, все смотрел в небо, пока оно не затуманилось. Тогда пошел к Шурке и рассказал о своей беде.

— Пентюх! — обругал меня Шурка. — Надо было не выпускать так рано! Крылышки подрезать, чтобы не летали!

— Что ж ты не сказал?

— Хых! Ты ж божился, что умеешь голубей водить. Айда!

Дядька в парусиновой фуражке встретил нас с пониманием, как будто ждал.

— Бывает. Найдете ваших — возьмете. Я чужого не хочу.

И опять мы шли по сараю, набитому белыми голубями. На этот раз он показался мне еще больше. И голубей будто прибавилось, они сидели теснее. И все были похожи друг на друга.

— Вот! — крикнул я.

Дядька взял голубей в руки, посмотрел и сказал:

— Нет. Это не ваши. Видишь, на этих метка.

— Вот! — крикнул я.

Дядька подхватил и этих голубей, шарахнувшихся от меня, и даже надел очки, чтобы, как мне почудилось, помочь нам найти свою потерю.

— И это не ваши.

— Вот!

Дядька снял очки.

— Ты даже не знаешь своих голубей. Вот! Вот!

Он вывел нас из сарая и запер за нами дверь. Несколько минут мы топали молча, я никак не мог привыкнуть к своему горю и думал, чего это так надрывается маневренный паровоз. Оказывается, он свистел мне. Мы шагали по путям.

— Что упало, то пропало, — сказал Шурка, циркнув на рельсы. — Айда за сизарями!

— Какими?

— Ты что — сизарей не знаешь? Правда, пентюх!

Я знал сизарей. Это были маленькие дикие голуби, носившиеся низко, большими стаями, с сизыми грудками, за что их и называли сизарями. Целые толпы сизарей слетались к зерновым складам, где работал отец. Мы туда и пришли. Я не знал, что делать с сизарями, но сейчас и они для меня были утешением. Хоть что-то!

Дождавшись, пока рабочие накидали зерно в мешки, выкатили платформу с ними из склада и, закуривая на ходу, покатили дальше, к вагонам, мы проникли в склад. Зерно лежало обвалившейся лавой у каменных стен, до потолка. На полу валялись мешки. Шурка подхватил один и крикнул:

— Скорей!

Мы полезли по осыпи зерна наверх. Тут я увидел в руке Шурки деревянную лопату, одну из тех, которыми рабочие насыпали зерно в мешки.

— Зачем она тебе? — шепнул я, он прижал палец к губам.

Добравшись доверху, мы перекочевали по крыше в соседний склад. И там и там были дыры, прикрытые кусками черного толя. Шурка уверенно находил и открывал их, наверно хорошо знал. В этом складе двери были закрыты и зерна — под потолок. Стоял душный полумрак, и так же душно распирало легкие хлебным запахом. Взрослому тут было не выпрямиться, а мы распрямились. Глаза привыкали. Шурка взмахнул лопатой. Темная туча прошелестела над нами.

— Что это?

— Сизари!

Шурка еще раз взмахнул лопатой. Сизари опять запорхали, как летучие мыши, только те летали бесшумно, а эти хлопали крыльями, создавая ветер и даже стуча по балкам.

— Снимай рубашку, — азартно скомандовал Шурка, — будешь гонять!

И, проваливаясь в зерно, пошел от меня вперед, а я замахал над головой сдернутой рубахой. Испуганные сизари подняли переполох. Они летали как очумелые, а Шурка выставлял на их пути приподнятую лопату, и они натыкались на нее и падали.

— Что ты делаешь? — завопил я.

— Глушу! А ты не кричи. Поймают здесь тебя, и отец не выручит. Не поздоровится. Мне-то что? Я и в милиции посижу. Гоняй!

Я опять замахал рубашкой, и сизари загудели, падая к Шуркиным ногам. Он уже набрал полмешка.

— Пошли, — сказал я.

— Сдрейфил? Шугани еще разок!

Той же дорогой мы вернулись обратно, подождали, пока рабочие укатили платформу, и выскочили наружу, бросив лопату. Я долго бежал за Шуркой, а потом шел за ним с екающим сердцем. Наконец Шурка остановился на зеленой лужайке недалеко от нашего переулка и скинул с плеча мешок. Я все думал, что оглушенные сизари придут в себя, забьются, замашут крыльями.

— Давай делиться! — сказал Шурка, высыпая из мешка сизарей.

Они были мертвые. Куча мертвых тел с набитыми зерном зобами. Ну, одного бы из рогатки. Ну, двух… А то столько и — лопатой!

— Тебе — мне, — сказал Шурка, раскинув пару сизарей на траве.

— Зачем ты их убил? — спросил я.

— На жаркое.

Шурка злорадно скручивал сизарям головки. Ему это доставляло удовольствие. Отрывал и отбрасывал. И, посмотрев на меня, засмеялся: