Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Сергей Кургинян

Мы хотим, чтобы такой Пророк относился к племенам Амазонки так же, как к народам Европы? Но для того, чтобы к ним так относиться, надо ненавидеть историю. Маркс видит, что человечество развивается неравномерно. Что где-то уже капитализм, где-то феодализм, где-то племенная архаика. А кто в последней трети XIX века этого не видел? Только слепой!

Как относиться к отсталым племенам и народам? К странам, явно находящимся на феодальном или даже предфеодальном этапе исторического развития?

Как должны к ним относиться люди, верящие в прогресс, понятно. Для таких людей отсталые племена и народы — это бедолаги, обделенные единственным благом, коим как раз и является этот самый прогресс. Они «почти как люди».

Как к подобным отсталым племенам и народам должны относиться антипрогрессисты, тоже понятно. Для них отсталые племена и народы — источник неповрежденности, незараженности злом, подлинно природные люди.

Но Маркс — не прогрессист и не апологет возврата к природе. Относиться к проблеме отсталых народов индифферентно он не может. Решать ее он может и должен. Вот-вот разгорится полемика по вопросу о том, что важнее — класс или народ (нация). Быть тут в роли догоняющего Маркс никоим образом не желает. Он ведь еще и политик. А для политика догонять — значит проигрывать.

Марксу и политически, и философски важно разобраться в соотношении между национальным (историко-культурным) и классовым: «Национальное в ущерб социальному? Социальное в ущерб национальному? Гармония национального и социального? В чем решение?»

Неужели же у тех, кто затеял расправу с Марксом, настолько короткая память, что они забыли о бурных дискуссиях по этому вопросу внутри самого марксизма? Забыли о прыжках через формацию или через несколько формаций, которые должны были осуществлять азиатские и африканские страны, попавшие в орбиту СССР? Забыли о развитии марксизма Лениным (империализм как высшая стадия развития капитализма), Каутским, Розой Люксембург, а также всеми, кто говорил об ультраимпериализме, этой самой «железной пяте», о Троцком, выдвинувшем концепцию приоритетности национально-освободительных революций в колониях, что должно лишить капитализм его последнего империалистического прибежища? О госкапитализме как специфическом ответе капитализма на вызов 1917 года?

Почему все надо заново обсуждать на пещерном уровне, сводя невероятно сложный комплекс вопросов к наличию или отсутствию русофобии? И почему надо до такой степени забыть о том, как в принципе любой философ решает подобного рода проблемы?

Рассматривая любую проблему, Маркс, как философ, обязан ответить на вопрос о том, где Форма и где Содержание. Ну, не может философ не спрашивать себя об этом! Государство для Маркса — классовое по содержанию и национальное по форме. Ровно в той степени, в какой Маркс понимает наличие обратной зависимости базиса от надстройки, он понимает и то, что национальное как Форма будет влиять на классовое как Содержание. Какой философ не понимает значения Формы!

Но это не означает отсутствия прерогатив. У Формы — свои прерогативы, у Содержания — свои. Оформив себя как производительный субъект нового качества, класс должен обратиться к народу (обществу) с новыми предложениями, обеспечивающими его легитимацию. Он не от своего имени должен выступать, а от имени истории! Французская буржуазия не о «своем девичьем» говорила с народом Франции в 1789 году, а о неслыханном для человечества новом благе — политической свободе, ломке всех сословных перегородок. Да и вообще… «Свобода — Равенство — Братство».

Ничего себе масштаб! Даже «братство». Что удалось реализовать, а что нет, но мессидж был таков. И он сформировал Новое время.

Класс, благословленный Духом истории, не является «классом для себя». Это первое.

Он является классом для других, классом-лидером, а не классом-паханом. Это второе.

Являясь классом для других, класс обращается к этим «другим» (своему народу) с неким предложением исторического характера. Это третье.

Четвертое. Сделанное классом предложение позволяет народу, который его принял, получить новые параметры бытия. Не быта только (это часто путают), а бытия. «Свобода — Равенство — Братство» есть новое качество бытия. В любом случае, когда сословные перегородки сломаны, это уже новое, совершенно новое, качество социального бытия. Да и культурного, согласитесь, тоже…

Пятое. Новое качество бытия позволяет народу, построившему государство, придать новое качество государству. Государство делает народ, а не класс. Марксу это очевидно не в меньшей степени, чем его оппоненту Гегелю. Класс рулит государством, легитимируя свою роль рулевого этим самым историческим предложением. Но классы приходят и уходят, а государство остается до тех пор, пока есть история. Народ в государственной (или иной) форме длит и развивает свое историческое предназначение.

Шестое. История — это конкуренция. И Дарвин, и Маркс считали конкуренцию (видов, производительных сил, государств) средством выхода из некоего инферно. Средством восхождения. Сильный уничтожает слабого? Во-первых» не сильный, а совершенный. И это ужасно важно… А во-вторых… Да, уничтожает! Иного средства восходить на этапе, именуемом историей, у человечества нет. Отбор совершенного — в основе истории и восхождения как такового.

Седьмое. Совершенство дарит исторический дух. Он вселяется в класс, класс пробуждает народ. Народ, пробуждаясь, дает Форме новое Содержание. Государство как Форма, воспринимая новое Содержание, меняет качество и грозит уничтожением другим государствам, не вобравшим в себя этот самый исторический дух. Смертельная угроза побуждает другие народы подравниваться. Или же — убирает их с исторической сцены.

Маркс в такой же степени не является «добрым дедушкой», в какой не являлся им Ленин. Советские обществоведы сначала создают некие «добрые» фантомы, а потом сами же начинают с ними бороться. Убивал Ленин зайчиков веслом… не убивал… Тьфу, мерзость! Он столько людей (людей, а не зайчиков!) на смерть отправил! И что? Наполеон не убивал? Линкольн не убивал? Тоска зеленая…

Восьмое. Форма, неспособная вместить в себя Историческую Новизну и обновиться, истлевает. Маркс не отдает себе отчета в том, что есть исторические черные дыры, что гибнут цивилизации? Он об этом осведомлен ничуть не хуже, чем Шпенглер.

Девятое. Истлевшие Формы могут рухнуть от самого тления или оказаться сметенными неистлевшими, пусть даже и более примитивными, формами. Маркс знает и о гибнущих цивилизациях, и о темных эпохах вторичного одичания (регресса).

Десятое. Сложные и совершенные Формы (государства) могут истлевать даже быстрее, чем Формы грубые и несовершенные. Чем сложнее — тоньше, гибче — Форма, тем больше она нуждается в историческом обновлении.

Установив подобное, Маркс начинает решать две проблемы — большую и малую. Большая проблема — это судьба Формы. Любой Формы вообще. В том числе и государства. Форма может истлеть… Может обновиться… Что еще она может? Маркс чувствует, что этими двумя возможностями судьба Формы никоим образом не исчерпывается. Но вся современная ему наука просто надрывается, доказывая, что есть только две эти возможности.

Либо Форма получает энергетический допинг, либо она… изнашивается, истлевает, рассыпается, умирает. Это-то и называется «Второй закон термодинамики». А также тепловая смерть, энергетическая смерть и так далее. Ну, а значит, и смерть вообще. Смерть — это умаление жизни. Жизнь — энергийна. Смерть — умаление энергийности и не более.

Маркс, как представитель своего времени, должен был бы низвести судьбу Формы — любой Формы вообще — к двум возможностям.

Возможность № 1 — обновление.

Возможность № 2 — истление.

Но Маркс рассматривает еще одну возможность.

Возможность № 3 — ПРЕВРАЩЕНИЕ.

Да, рассматривая эту возможность, Маркс выходит за пределы всего, что предоставляет ему его время в качестве интеллектуального инструментария. И что?

Представьте себе разум Маркса как суперкомпьютер. Если существо по имени Маркс — это гений, то что из этого вытекает? А то, что данное существо является не пользователем своего суперкомпьютера (он же — мозг), а программистом, способным создавать новый софтвер для своего же суперкомпьютера.

Улавливая что-то новое, гений бросает вызов всему на свете — своему времени, почитаемым им традициям, высшим авторитетам… И, наконец, себе самому. Что может быть для интеллектуала (и ученого, и иного сложного искателя истины) дороже, нежели своя теория, своя система? Но Маркс, улавливая новое, готов бросить вызов и делу своей жизни. Точно так же, как бросили этот вызов Эйнштейн и Фрейд. Маркс бросает этот вызов, осмысливая превращенные формы.