Меченосцы - Генрик Сенкевич

Збышко переждал, пока они скрылись за следующим поворотом, а потом во главе более тяжело вооруженных приблизился к самой дороге. Здесь был Мацько, был чех, два князька из Ленкавицы, три молодых рыцаря из-под Цеханова и десятка полтора хорошо вооруженных жмудских бояр. Далее скрываться не было уже особой нужды; поэтому у Збышки было намерение сейчас же, как только появятся немцы, выехать на середину дороги, налететь на них и прорвать строй. Если бы это удалось и если бы общая битва превратилась в ряд отдельных схваток, он мог быть уверен, что жмудины справятся с немцами.

И снова наступила тишина, нарушаемая лишь обычным лесным шумом. Но вскоре до ушей воинов донеслись с восточной стороны дороги человеческие голоса. Сперва глухие и довольно отдаленные, они становились все ближе и явственнее.

Збышко в ту же минуту вывел свой отряд на середину дороги и выстроил его клином. Сам он стал во главе, а непосредственно за ним находились Мацько и чех. В следующем ряду стали три человека, в следующем четыре. Все были хорошо вооружены. Правда, у них не было крепких рыцарских копий, потому что в лесных походах эти копья становились большим препятствием, зато в руках у них были короткие и более легкие копья, служившие для нападения, и мечи и топоры — для дальнейшего боя.

Глава чутко прислушивался, а потом шепнул Мацьке:

— Никак поют окаянные?

— Но мне странно то, что там лес перед нами смыкается, а их до сих пор не видно, — отвечал Мацько.

В ответ на это Збышко, считавший, что дольше скрываться и даже говорить шепотом нечего, обернулся назад и сказал:

— Дорога идет вдоль ручья и потому часто извивается. Мы увидим их неожиданно, но тем лучше.

— А ведь весело поют, — повторил чех.

И в самом деле, немцы пели совсем не духовную песню, что легко было понять по самому мотиву. Прислушавшись, можно было различить, что поет не больше, как десятка полтора людей, и только одно слово повторяют все, и это слово, как гром, проносится по лесу.

И так шли они к смерти, веселые и полные мужества.

— Сейчас мы уже их увидим, — сказал Мацько.

При этом лицо его вдруг помрачнело, приняло какое-то волчье выражение, потому что душа у него была жестокая и упрямая, а кроме того, он до сих пор еще не отплатил за выстрел из арбалета, полученный тогда, когда для спасения Збышки с письмом сестры Витольда он ездил к магистру.

И сердце его начинало кипеть, и жажда мести облила его, как кипяток.

"Нехорошо будет тому, кто с ним первый сцепится", — подумал Глава, бросив взгляд на старого рыцаря.

Между тем дуновение ветра принесло восклицание, которое все повторяли хором: "Tandaradei! Tandaradei!" — и тотчас чех услыхал слова знакомой песни:

. . . . . . .

Bi den rösen, er wol mac,

Tandaradei!

Merken wa mir'z houlet lac…1

. . . . . . .

1 По розам может он узнать, где покоилась моя голова (нем.).

Вдруг песня оборвалась, потому что по обеим сторонам дороги раздалось карканье, такое громкое и раскатистое, точно в этом лесу происходил совет воронов. Однако немцев удивило, откуда могло их взяться так много и почему все звуки идут с земли, а не с верхушек деревьев. Первый ряд кнехтов появился на повороте и остановился как вкопанный при виде неизвестных, преградивших путь всадников.

А Збышко в этот самый миг нагнулся в седле, пришпорил коня и помчался на них:

— Вперед!

За ним кинулись остальные. С обеих сторон леса поднялся страшный крик жмудских воинов. Около двухсот шагов отделяло людей Збышки от немцев, которые в мгновение ока наклонили по направлению всадников целый лес копий; между тем задние ряды с такой же быстротой повернулись лицом к обеим сторонам леса, чтобы защищаться от нападения с боков. Польские рыцари удивились бы такой ловкости, если бы у них было время удивляться и если бы кони не уносили их во всю прыть к блестящим выставленным вперед копьям.

К счастью для Збышки, немецкая конница находилась в тылу отряда, у возов. Правда, она тотчас поскакала к своей пехоте, но не могла ни проехать через нее, ни объехать ее с боков, а потому и не могла защитить ее от первого натиска. Кроме того, ее самое окружила туча жмудинов, которые стали высыпать из лесу, как ядовитый рой ос, гнездо которых потревожил неосторожный прохожий. В это время Збышко со своими людьми налетел на пехоту.

И налетел без всякого результата. Немцы, воткнув задние концы тяжелых копий и бердышей в землю, держали их так ровно и крепко, что легкие мерины жмудинов не могли проломить эту стену. Конь Мацьки, раненный бердышом в голень, взвился на дыбы, а потом зарылся ноздрями в землю. Минуту над старым рыцарем висела смерть, но он, опытный во всяких боях и случайностях, вынул ноги из стремян, ухватился могучей рукой за острие немецкого копья — и оно вместо того, чтобы погрузиться в его грудь, послужило ему же опорой: он вскочил, отскочил к лошадям и, обнажив меч, стал наступать на копья и бердыши, как хищный кречет упрямо нападает на стаю долгоносых журавлей.

Збышко, когда его конь, удержанный на скаку, почти сел на задние ноги, оперся на копье и сломал его, а потому тоже взялся за меч. Чех, который всего больше верил в топор, швырнул его в толпу немцев и на миг остался безоружным. Один из князьков Ленкавицы погиб; другого при виде этого охватило бешенство: он завыл волком и, гоня окровавленного коня, опрометью помчался в середину отряда. Бояре-жмудины колотили бердышами по копьям и дротикам, из-за которых выглядывали лица кнехтов, как бы пораженные и в то же время ошеломленные упорством врага. Но строй не был прорван. Жмудины, ударившие с боков, тоже сразу отскочили от немцев, как от ежа. Правда, они тотчас же вернулись с еще большим напором, но ничего не могли сделать.

Некоторые в мгновение ока вскарабкались на придорожные сосны и стали стрелять из луков в середину кнехтов, предводитель которых, заметив это, отдал приказ отступать к коннице. Немецкие арбалетчики тоже стали отстреливаться, и время от времени какой-нибудь укрывшийся за ветвями жмудин, как созревшая шишка, падал на землю и умирая рвал руками лесной мох или метался, как вынутая из воды рыба. Окруженные со всех сторон, немцы, правда, не могли рассчитывать на победу, но, видя пользу своего сопротивления, думали, что хоть горсть их, быть может, сможет вырваться и добраться обратно до реки.

Ни одному из них не пришло в голову сдаться, потому что сами они не щадили пленников и знали, что не могут рассчитывать на милосердие доведенного до отчаяния и взбунтовавшегося народа. И они молча отступали, стоя друг возле друга, плечо к плечу, то поднимая, то опуская копья и бердыши, коля, рубя и стреляя из арбалетов, насколько это позволяла суматоха битвы, и постепенно приближаясь к своей коннице, которая не на жизнь, а на смерть боролась с другими кучками неприятелей.

Вдруг случилось нечто неожиданное, решившее судьбу упрямого боя. Тот князек из Ленкавицы, которого после смерти брата охватило безумие, не слезая с коня, наклонился и поднял тело с земли, желая, очевидно, уберечь его от копыт и ног и временно положить его где-нибудь в спокойном месте, чтобы легче было найти труп после боя. Но в тот же миг новая волна ярости прихлынула к его голове и совершенно лишила сознания; вместо того чтобы съехать с дороги, он бросился на кнехтов и швырнул труп на острия, которые, вонзившись в его грудь, живот и бедра, наклонились под этой тяжестью, прежде чем кнехты успели их высвободить; в это время безумец ринулся на ряды, опрокидывая людей, как буря.

Во мгновения ока десятки рук протянулись к нему, десятки копий пронзили бока коня, но прежде чем ряды выровнялись и сомкнулись, в них ворвался один из жмудинских бояр, находившийся ближе всех, за ним Збышко, за ним чех, и страшное замешательство с каждым мигом стало усиливаться. Другие бояре также схватили тела убитых и стали бросать их на копья; с боков наскочили жмудины. Весь до сих пор сомкнутый ряд поколебался, качнулся, как дом, в котором рушатся стены, и расщепился, как дерево, в которое вгоняют клин, и наконец рассыпался.

Битва в одно мгновение превратилась в резню. Длинные немецкие бердыши и копья в рукопашной схватке сделались непригодными. Зато палицы конных гремели по головам и спинам. Лошади врывались в толпу людей, опрокидывая и топча несчастных кнехтов. Всадникам легко было наносить удары сверху, и они наносили их без отдыха. С боков дороги высыпали все новые толпы диких воинов в волчьих шкурах и с волчьей жаждой крови в груди. Вой их заглушал умоляющие голоса и стоны умирающих. Побежденные бросали оружие; некоторые пытались скрыться в лесу; некоторые, притворяясь убитыми, падали на землю; некоторые стояли прямо, с бледными лицами и закрытыми глазами; некоторые молились; один, очевидно, сошедший с ума от ужаса, стал играть на дудке, причем улыбался, поднимая глаза к небу, пока жмудинская палица не раздробила ему череп. Бор перестал шуметь, точно испугался смерти.