Шут - Е. Кочешкова

«Нет! — думал он. — Руальд никогда не должен узнать… Никогда! Это слишком унизительно…»

Теперь, спустя много дней после той невероятной ночи, Шут корил себя за слабость… За неумение устоять перед соблазном, за предательство. И особенно — за трусость. Как иначе назвать то, что он поверил Нар, будто для короля и впрямь так будет лучше?.. Она-то женщина, девочка… ей простительны подобные мысли. Но сам он? Верный друг короля Руальда… сотворил то, что прежде и в страшном сне боялся увидеть.

«Я обвинял его в предательстве, — думал Шут со стыдом, — а сам сделал то же самое… даже хуже!..», — и в отличие от Руальда, он никого не мог обвинить в этом оступке. Никто не накладывал на него чар. Сам, все сам.

А ведь когда-то Шут думал про себя, будто он хороший человек. Может не во всем нормальный, но зато порядочный…

Как ужасно было осознавать, что это вовсе, вовсе не так. Нестерпимо, хоть беги на башню и — головой вниз…

Шут стискивал зубы до немоты в скулах, и выносил белье с королевской кровати на вытянутых руках — чтобы не чувствовать этого запаха степных трав…

Боги, как он мог пасть так низко…

Права была Дала, когда говорила, мол, не суди других… никогда не известно, что ты сотворишь завтра сам.

Постепенно Шут вжился в свою новую роль: его движения и жесты стали более раскованными, он уже не боялся выдать себя повадками господина Патрика. И нервы уже не скручивались в узлы каждый раз, когда приходилось сменять рабочее платье на ночную сорочку — тайком, забравшись под одеяло… Соседки привыкли к его чудачеству и не стремились разгадывать чужие секреты.

Но один раз он все-таки попался… да так по-глупому.

Шут возвращался в свою комнатушку после долгого трудного дня. Руки его горели от цыпок, заработанных непрерывным полосканием тряпки в холодной воде, глаза закрывались от усталости, желудок давно сводило судорогой.

«Поесть, — думал Шут, — и спать. Спать…»

Он уже почти добрался до своего барака, когда увидел перед собой кривого Фрема. Шут вздрогнул и отшатнулся, но Фрем не попытался снова облапать его, а жалобно заныл:

— Мила… помоги, а?.. — кухонный смотрел побито и топтался перед Шутом точно провинившийся мальчишка.

— Ну? — неласково спросил Шут. Собственный женский голос казался ему на редкость противным, но Фрем, похоже, так не считал. В глазах его читалось немое обожание. А может просто похоть…

— Да я там… ну… — кривоглазый никогда не был особенно красноречив. — Словом… Может ты сама глянешь, а? Сломал, ну… как починить, не знаю… Матушка Тарна меня на фарш покрошит…

Шут вздохнул и кивнул, веди мол. От Фрема пахло неприятностями. И связываться с ним не хотелось вовсе, но когда человек так просит… куда ж деваться. Шут брел за кухонным в сторону вверенных тому подсобных сараев и гадал, что такого парень мог натворить. Впрочем, его это занимало только постольку, поскольку от решения проблемы зависело, когда Шут сможет, наконец, поужинать.

За сараями было темно. Сердито ругаясь на разбросанные кем-то дрова, Фрем полез за самый дальний. Шут нахмурился, но последовал за ним.

Прямо в лапы к двум дюжим парням, которые весело скалясь, схватили его и оттащили еще дальше от прохода. Один из них широкой ладонью мгновенно зажал Шуту рот, а другой завел руки за спину и прижал к себе медвежьей хваткой.

— Ага, — довольно произнес Фрем. — Попалась.

Шут отчаянно дернулся и замычал, но парни держали крепко.

— Тощая-то какая, — услышал он надтреснутый голос у себя за спиной. — И на что ты тут позарился, братец? — Фрем буркнул невнятно и потянулся мерзкой своей лапищей к Шутову лицу. Тот вздрогнул всем телом, когда пропахшие кислой капустой и жиром пальцы, прикоснулись к его щеке.

«Боги! — подумал он. — Меня же сейчас просто вырвет…»

— Да какое нам дело! — хохотнул второй парень и прижал добычу к холодной стене сарая, дернув, сорвал плащ. Шут не встречал раньше этих парней и по обветренным грубым лицам признал в них портовых. Люди такого сорта работали за медяки, таскали тяжелые грузы из трюмов в доки. А после сидели в дешевых тавернах с сивушной брагой и женщинами, павшими столь низко, что готовы отдавать свои ласки едва ли не даром, за тарелку еды и кружку пива. Дружки Фрема и теперь были пьяны и жаждали забавы. — Зря ты, барышня, обидела нашего товарища! Он человек добрый, простой, его всякий задеть норовит. По-хорошему надо было…

Часом позже, вспоминая эту отвратительную сцену, Шут понял, что имела в виду Нар, когда говорила, как трудно воспользоваться Силой, будучи захваченным врасплох. В тот момент, когда грязная рука накрыла его лицо, ужас сковал разум Шута, лишив способности не только рассуждать, но и трезво воспринимать происходящее. Остался только животный страх. И трудно сказать, чего он боялся больше — разоблачения тайны или просто жестокой физической расправы.

Его спас случай. Как всегда. Удивительное необъяснимое везение сработало и на этот раз.

Когда Фрем уже протянул руку, чтобы заворотить подол своей добычи, с другой стороны сараев послышался веселый посвист — кто-то шел на кухню. Замерев, кривоглазый уставился в темноту, и дружки-портовые последовали его примеру. Ладонь, зажимавшая рот Шута на миг ослабила хватку, и тот, наконец опомнившись, со всей силы отчаянно вцепился в нее зубами.

Парень взвыл так громко, что человек, шагавший за сараями, остановился и тревожно спросил:

— Кто это там, а?

Фрем испуганно заметался. Он был глуп и не понимал, что лучше тихо скрутить служанку и утащить задами куда-нибудь в сторону. Вместо этого кухонный дернул товарища за рукав и запричитал:

— Я тебе говорил, не надо! Теперь чего будет…

Было и впрямь «чего». На шум, поднятый внезапным спасителем Шута, прибежали другие работники с кухни. Дружков Фрема они не поймали, те оказались сообразительней своего товарища и убежали, бросив его вместе с перепуганной «барышней». Зато самому Фрему влетело так, что тот проклял все. Объяснять произошедшее Шуту не пришлось — и так все было ясно.

На другой день кривоглазого при Чертоге уже не было. А Мила получила полдня выходных. Чтобы прийти в себя. Конечно же, Шут потратил их на поход в город и горячую ванну. Ему казалось, он никогда не отмоет противный запах чужих рук…

5

После того случая, Шут окончательно зарекся доверять людям. У него больше не было маски блаженного дурака, которая защищала от обид. Не было и умения постоять за себя. Служанка Мила оказалась беспомощна и даже более жалка, чем господин Патрик. После визита за сараи она еще крепче замкнулась в себе и с головой ушла в работу. Никто не знал, почему эта странная молчунья так держалась за свое место, но ее ценили за умение честно и много трудиться. Мила первой приходила со своим ведром и тряпкой в покои короля, шоркала грязные углы весь день и покидала вверенные ей комнаты последней. Ее всегда можно было попросить сделать еще чуть больше. Мила только кивала, не поднимая глаз, и принималась за новое дело. На любой вопрос, чем же объясняется такое рвение, она неизменно отвечала, что любит короля безумно и готова за Его Величеством хоть горшки выносить, хоть крошки с пола доедать.