Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора Герцогиня Абрантес

Тут Первый консул начал объяснять, как шведы были атакованы русскими и защищались от них. Он подробно разъяснял маневры сражения, но это выше моего понятия. Помню только, что русский генерал наконец последовал совету Спренгпортена, но было уже слишком поздно: его опасно ранили.

Описывая все эти войны, Наполеон, казалось, знал их так, будто сам участвовал в них.

Через некоторое время я описала Первому консулу некоторые благородные черты сына генерала Спренгпортена. Неопределимое выражение явилось во взгляде, в улыбке и во всех чертах Наполеона, но вскоре я увидела больше: в его лице, уникальном по своей выразительности, особенно во время борьбы сильных ощущений, я увидела даже какое-то умиление. Но, к несчастью, он недостаточно любил самого себя и не поддавался ощущениям, ласкающим душу. Вдруг, отвернувшись от меня, он сказал с таким выражением, которого нельзя ни понять, ни объяснить:

— Да, это благородный человек.

В памяти моей есть уголок, где живет воспоминание, связанное с одним из балов Спренгпортена: оно тотчас окружает это имя свежим, прелестным, благоухающим облаком; мне кажется, что на этом празднике были женщины только хорошенькие, молодые и свежие, как цветы. Подобные госпоже Рекамье.

Я никогда не видела госпожу Рекамье, и в первый раз встретила ее у Спренгпортена. Но я много слыхала о ней и, признаюсь, верила матери в том, что госпожа Рекамье — большая щеголиха, то есть женщина, которая доводит до излишества всякую моду. Я почти боялась госпожи Рекамье, представляя ее себе женщиной, правда, прелестной, но уничтожающей вокруг себя не только все посредственное, но даже и тех, кто обыкновенно пользуются успехом в свете и почитаются хорошенькими. Как же была я изумлена, увидев ее очаровательное лицо, свежее, детское и вместе с тем прелестное! Но еще больше удивилась я, наблюдая ее робкое смущение при виде своего торжества. Конечно, заметно было, что она счастлива, видя себя прекраснейшей из женщин на балу, но заметно было и то, что она страдает от гневных взглядов многих женщин, которые для собственной своей пользы должны были б, так же как я, глядеть спокойно и с наслаждением на ее очаровательное лицо и говорить лишь: «Боже, как она прелестна!»

В самом деле, госпожа Рекамье истинно заслуживала название прелестной, слишком часто раздаваемое, но редко заслуженное. Так хвалят всех обыкновенных женщин и обычно думают, что исполнили свою роль, когда при появлении в свете женщины сносной, которую надобно хвалить, потому что она богата и будет жить открытым домом, говорят: это прелестная женщина! Так унижают слово, принадлежащее только самым восхитительным созданиям природы. Госпожа Рекамье — среди них. Ее взгляд нежен и проницателен; ее улыбка пленительна; ее слова приятны, а голос неизменно мелодичен. Когда я увидела ее в первый раз, она поразила меня, и я удивлялась ей еще не раз. После старалась я дать себе отчет в этом впечатлении. Вот мои мысли: в ней соединены простодушная прелесть, нежность, доброта, и все это находится в таком согласии, которое одно уже составляет очарование самое привлекательное. Часто я находила в ней сходство с мадоннами первых живописцев Италии; но это сходство было умственное, происходящее не от правильности черт ее лица. В улыбке, так часто раскрывавшей розовые губы ее, видна простодушная радость юного, пленительного создания, счастливого тем, что его любят. Она видела вокруг себя только радость и отвечала на приветствия любви, с какою везде принимали ее, молчаливым выражением благодарности. Она благодарила жизнь за то, что жизнь столь прекрасна и радостна.

Когда я встретила госпожу Рекамье у Спренгпортена, она была в апогее своей пленительной красоты и блестящего, огромного состояния. Муж ее управлял одним из первых банкирских домов Парижа, и тогда нельзя было еще предвидеть случившихся с ним позже несчастий. Он имел средства доставлять своей очаровательной подруге все наслаждения роскоши и богатства, чтобы хоть чем-нибудь доказать признательность свою за счастье, каким она украшала его жизнь.

Госпожа Рекамье включена в настоящие Записки не потому, что на ней отразилась эпоха или она сама отразилась в ней, но потому только, что она сама — эта эпоха. Вряд ли встретят в будущем такую женщину, как она. Ее красота приводила к ногам ее всех мужчин, останавливавших на ней взгляд свой; ее дружбы искали превосходнейшие дарования века, а любовь ее была тайным желанием всех. Но слава госпожи Рекамье справедливо осталась неприкосновенной для нападок низкой зависти и глупой ревности. Она не лишилась ничьей любви, потому что в счастливые дни своей жизни благородно жертвовала собственными радостями чужому страданию, а горе несчастливого друга всегда находило ее готовой сказать утешительное слово даже ценой спокойствия собственной жизни.

«Простите! — говорит ей госпожа де Сталь в одном из своих писем (истинных образцах этого удивительного гения, потому что в них видна вся преданность сердца и доверчивость дружбы). — Простите; с почтением целую ваше лицо».

Я оставила балы Спренгпортена, чтоб заговорить о госпоже Рекамье, и, конечно, меня не будут упрекать за этот перерыв. Возвращаюсь к ним, чтоб упомянуть об обстоятельстве, принадлежащем эпохе, в которой двенадцать первых лет представили больше событий, чем иные века.

После 18 брюмера общество объединилось вокруг правительства, которое, наконец, обещало нам в будущем не только безопасность, но и благоденствие. Мир с Германией и Россией, предварительные и успешные переговоры о том же с Англией, светлый горизонт надежды, сменивший тяжелые, грозные тучи, мешающие свободно дышать и заставляющие тревожиться не только о благосостоянии, но о жизни, счастье всех близких — вся эта перемена неизбежно произвела изменения в нравах и во всем общественном устройстве. Надобно сказать, для поколения нынешнего и особенно для следующего за ним, что в обществе в то время существовали свои законы, обычаи, привычки и даже свой язык, и в этом царстве властвовали женщины. Их иго было не тяжело, и они щедро вознаграждали своих подданных очарованием, которое разливалось во всех местах, подвластных управлению их. Все это пострадало во время революции от продолжительного ниспровержения порядка. Хорошенькие женщины надели тогда красные колпаки и в дни прекрасной свободы не имели свободы использовать порядочное белье. Но если в мире все имеет свой конец, то должна была окончиться и эта жуткая эпоха. Опять начинали в торжественные дни года съезжаться поцеловать руку старой бабушки; не боялись поздравить мать семейства в день ее именин букетом роз. Потом осмелились на большее и возобновили балы в частных домах. Наконец, во время Консульства нам уже приказывали веселиться. О! Таким приказаниям мы всегда послушны! И когда перестали бояться осуждения за то, что любят танцевать, Париж снова сделался волшебным местом удовольствий и радостей.

Вскоре эти празднества получили новый блеск от присутствия множества знатных людей, приехавших во Францию тотчас, как только вернулась свобода путешествовать. Из Италии, Англии, Швейцарии спешили они в прелестную Францию, гордость ее граждан и место наслаждений иностранца, который в обмен на свое золото щедро получает тут радости и удовольствия.

Русские тотчас после немцев стали приезжать к нам. Но окончательное сближение наше с петербургским двором замедлилось. Вместо Спренгпортена приехал господин Колычев, но тоже без всякого дипломатического статуса. Молодой царь Александр отозвал Колычева, и его место занял граф Морков, на этот раз уже в качестве полномочного посланника. Однако только через месяц после приезда предъявил он правительству свои верительные грамоты, а до этого как частный человек присутствовал на официальных праздниках.

Многие факты свидетельствуют о том, до какой степени иностранные державы страшились всякого союза с нами, как медленно приближались к нам, как часто даже возвращались вспять после нескольких шагов. Это Директория сделала их недоверчивыми. Понадобилось вся искусность и прямодушие консульского правительства для обращения в нашу сторону предубежденных умов. Соединение искусности и прямодушия может показаться странным; однако, я думаю, нет надобности объяснять мою мысль. Говоря об искусности, я не разумею ухищрений. В ту сложную эпоху мало было идти прямым путем, надобно было извлекать пользу из каждого шага, и тут-то дарование Первого консула являлось во всем своем блеске: он показал перед целым светом свое искусство и употреблял его только для славы и счастья отечества.