Очищение - Роберт Харрис

— Почему?

— Потому что в той твоей деревеньке я бы тоже попытался стать первым человеком, а если бы мне это не удалось, то — первым свободным человеком. Ты, Цезарь, хуже Помпея, Клавдия и даже Катилины. Ты не успокоишься до тех пор, пока всех нас не поставишь на колени.

Когда мы вернулись в город, совсем стемнело. Цицерон даже не стал закрывать голову одеялом. Свет был слишком тусклым, чтобы его узнали, а кроме того, людей на улице занимали более важные дела, чем судьба бывшего консула — например, обед, или протекающая крыша, или воры, которых в Риме становилось больше с каждым днем.

В атриуме нас ждала Теренция вместе с Аттиком. Когда Цезарь сказал ей, что отказался от предложения Цезаря, она вскрикнула, как от боли, и опустилась на пол, замерев на корточках и закрыв голову руками. Цицерон присел рядом и обнял ее за плечи.

— Дорогая моя, тебе надо уезжать немедленно, — сказал он. — Бери с собой Марка и проведи эту ночь в доме Аттика. — Он бросил на него взгляд, и его старый друг наклонил голову в знак согласия. — После полуночи оставаться здесь будет очень опасно.

— А ты? Что ты будешь делать? Убьешь себя? — Она вырвалась из его объятий.

— Если ты этого хочешь… если так будет проще для тебя.

— Конечно, я не этого хочу! — закричала Теренция на хозяина. — Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь!

— Боюсь, что этого я сделать не смогу.

Он еще раз попытался обнять ее, но жена его оттолкнула и поднялась на ноги.

— Почему? — потребовала она, глядя на него сверху вниз и уперев руки в бока. — Почему ты мучаешь свою жену и детей, когда ты можешь все прекратить завтра же, вступив в союз с Цезарем.

— Потому что если я это сделаю, то прекращу существовать.

— Что ты имеешь в виду — «прекращу существовать»? Что это еще за очередная умная глупость?

— Мое тело продолжит жить, но я, Цицерон, в том виде, в котором я существую сейчас, — умру.

Теренция в отчаянии повернулась к нему спиной и посмотрела на Аттика, ища у него поддержки. Тот произнес:

— При всем моем уважении, Марк, ты становишься похожим на упрямца Катона. Что плохого в том, что ты заключишь временный союз с Цезарем?

— Этот союз никогда не будет временным! Неужели никто этого не понимает? Этот человек не остановится, пока не станет повелителем мира — он сам сказал мне почти то же самое, — и мне придется идти вместе с ним, как его младшему союзнику, или в какой-то момент порвать с ним, — и вот тогда мне действительно придет конец.

— Твой конец уже наступил, — холодно заметила Теренция.

— Итак, Тирон, — сказал Цицерон, когда она ушла, чтобы привести из детской Марка для прощания с отцом, — своим последним актом в этом городе я хочу дать тебе свободу. Я должен был сделать это много лет назад — по крайней мере, после окончания моего консульства, — и то, что я этого не сделал, не значит, что я не ценю тебя; наоборот, я так ценю тебя, что боялся потерять. Но сейчас, когда я теряю все остальное, будет только справедливо, если я и с тобой попрощаюсь. Поздравляю тебя, мой друг, — закончил он, пожимая мне руку, — ты это, несомненно, заслужил.

Долгие годы я ждал этого момента, жаждал его, мечтал о нем и планировал, что я сделаю в этот момент, — а теперь он наступил и выглядел совсем не торжественно на фоне всех этих бед и разрушений. Эмоции переполняли меня, и я не мог говорить. Цицерон улыбнулся мне и обнял, а я плакал у него на плече, и он, успокаивая меня, похлопывал меня по спине, как ребенка. А потом Аттик, который стоял рядом, крепко пожал мне руку.

Я с трудом смог произнести несколько слов благодарности, подчеркнув, что хочу посвятить свою жизнь свободного человека служению ему, Цицерону, и что останусь с ним, чем бы мне это ни грозило.

— Боюсь, что это невозможно, — печально ответил Цицерон. — Отныне моей единственной компанией будут рабы. Если мне поможет вольноотпущенник, то, по закону Клодия, он совершит преступление, помогая убийце. Теперь тебе надо держаться от меня подальше, Тирон, или они распнут тебя. Иди и собери свои вещи. Ты отправишься вместе с Теренцией и Аттиком.

Моя радость немедленно сменилась горем.

— Но как же ты будешь без меня?

— Ничего, у меня есть рабы, — ответил Цицерон, с трудом стараясь казаться беззаботным. — Они покинут город вместе со мной.

— И куда ты отправишься?

— На юг. На побережье — может быть, в Брундизий, — и там найму лодку. А после этого мою судьбу решат ветра и течения. Иди, собери вещи.

Я спустился в свою комнату и собрал свой жалкий скарб в небольшой мешок. Затем вынул два кирпича из стены, за которыми располагался мой «сейф». В нем я хранил все свои сбережения. В пояс было зашито ровно двести двадцать семь золотых, которые я собирал более десяти лет. Я надел пояс и поднялся в атриум, где Цицерон прощался с Марком. За этим наблюдали Аттик и Теренция, стоявшая с совершенно сухими глазами.

Хозяин любил этого мальчика — своего единственного сына, свою радость, свою надежду на будущее, — однако, собрав волю в кулак, он сумел небрежно проститься с ним, так, чтобы не расстроить малыша. Он взял его за руки и покружил, и Марк попросил сделать это еще раз, а когда он попросил в третий раз, то Цицерон сказал твердое «нет» и велел ему идти к матери. Затем он обнял Теренцию и сказал:

— Мне очень жаль, что наша совместная жизнь заканчивается так печально.

— Я всегда хотела прожить эту жизнь только с тобой, — ответила она и, кивнув мне на прощание, твердым шагом вышла из комнаты.

Затем Цицерон обнял Аттика и поручил свою жену и сына его заботам, а потом повернулся ко мне, чтобы попрощаться. Я сказал ему, что в этом нет необходимости, так как я принял твердое решение остаться вместе с ним, даже ценой своей свободы и жизни. Естественно, что он поблагодарил меня, однако совсем не удивился, и я понял, что он никогда, ни на минуту не думал, что я оставлю его. Я снял свой пояс с деньгами, протянул его Аттику и сказал:

— Не знаю, могу ли я обратиться к тебе с просьбой…

— Конечно, — ответил он. — Ты что, хочешь, чтобы я сохранил это для тебя?

— Нет, — ответил я. — У Лукулла есть рабыня, молодая женщина по имени Агата, которая, так получилось, многое для меня значит. Не мог бы ты попросить Лукулла сделать тебе одолжение и освободить ее? Уверен, что денег здесь более чем достаточно, чтобы купить ее свободу. И присматривай за нею после этого.

Аттик был удивлен, но обещал мне все выполнить.

— Да, ты умеешь хранить свои секреты, — сказал Цицерон, внимательно посмотрев на меня. — Может быть, я не так уж и хорошо тебя знаю.

После того как они ушли, мы с Цицероном оказались одни в доме. Вместе с нами остались лишь его охранники и несколько домашних рабов. Мы больше не слышали никаких криков — весь город, казалось, погрузился в тишину. Хозяин поднялся наверх, чтобы немного отдохнуть и одеть обувь покрепче. А спустившись, взял канделябр и стал переходить из комнаты в комнату — через пустую столовую, с ее позолоченным потолком, через громадный зал с мраморными скульптурами, такими тяжелыми, что нам пришлось их оставить, и, наконец, в пустую библиотеку — как будто старался все получше запомнить. Это заняло у него столько времени, что я подумал, уж не решил ли он остаться, однако сторож на Форуме прокричал полночь, Цицерон загасил свечи и сказал, что нам пора двигаться.