Удар гильотины - Павел Амнуэль

Антон так и не похлопал Эсти, ни после первой арии, ни после следующих – она спела Розину из «Цирюльника», Линду, потом зачем-то Сантуццу из «Сельской чести», арию, совсем не подходившую для ее голоса, может, сама себя испытывала? И завершила выступление (действительно, без антракта, не надеясь, что кто-то останется на второе отделение) сценой сумасшествия Лючии, без непременной флейты, но Эмма Сотник неожиданно хорошо сыграла, и голос безумной ламмермурской невесты звучал так жалобно, искренно и нежно… «так искренно, так нежно» – вспомнились Антону слова стихотворения, но он не помнил, кто это написал…

Отзвучали аплодисменты, зрители поднялись с мест, Эсти Семироль медленно, как лунатик, пошла со сцены, и Антон, наконец, вспомнил о цветах. Ощущая и в себе определенные признаки лунатизма, он пошел к сцене, прижимая букет к груди. Девушка обернулась, будто услышала, как ее позвали, и несколько секунд смотрела на Антона, не понимая, а потом вернулась, он протянул букет, пальцы ее коснулись на мгновение его пальцев, и его пальцы успели сказать ее пальцам, что он поражен, потрясен, никогда не слышал такого пения, ей место в настоящей опере, может, даже, в самом Скала, и еще он успел сказать, что теперь не сможет без нее…

И все. Странно – Антон вспомнил каждую колоратуру в ее исполнении, но когда их пальцы потеряли друг друга после краткого прикосновения, не мог вспомнить, что было потом.

– Да, – сказал Антон, протянув руку через стол и коснувшись пальцами ладони Анны… Эсти… как тогда, как в тот раз. – Да, – повторил он. – Вы спели Лючию изумительно…

– Тоску, – поправила Анна, улыбаясь и позволяя Антону сжимать ее пальцы.

– Да? – пробормотал он. Он точно помнил, что завершала она концерт сценой сумасшествия Лючии, а Тоску не пела вообще, по крайней мере, в тот вечер, но спорить – он знал – не имело смысла. Дежа вю. Он помнил одно, она другое – общим было то, что вспомнили они друг друга, это главное…

– Я подумала тогда, что мы с вами где-то уже встречались, но не могла вспомнить – где. Со мной такое бывает, я вам уже говорила…

– Со мной тоже, – кивнул Антон. – Мы действительно встречались, не на концерте, в другом месте…

Анна молчала, смотрела на Антона испытующе, то есть, это ему казалось, что взгляд девушки был испытующим, будто он ждала от него слов, которые он хотел сказать, но не знал, тех ли слов она ждет, и потому молчал, собирая слова в фразы, но фразы сразу распадались на слова, и он мысленно соединял те же слова в другие фразы, более, как ему казалось, понятные. Молчание становилось невыносимым – для него. Анна, похоже, наступившим молчанием не тяготилась, она чувствовала себя более естественно в молчании, чем в разговоре, так почему-то показалось Антону, и он расслабился, подобрал, наконец, единственно верную, как он решил, последовательность слов и произнес, нервно подумав о том, что английская его речь не отличается совершенством, и даже точно, как ему казалось, составленные выражения могут показаться Анне грамматически нелепыми… Но что-то в его мозгу щелкнуло, и слова уже не могли быть не произнесены, как не может вернуться птичка, вылетевшая из объектива фотоаппарата.

– Вы стояли под куполом, и свет падал на вас сверху, будто струи воды из душа, проливался вам на плечи, и вы запрокинули голову, чтобы лучи солнца попали в глаза…

Поэтично, но непонятно. Сейчас ее взгляд станет еще более настороженным и испытующим, или просто безразличным…

– Господи, – выдохнула Анна, и взгляд ее действительно изменился. Она смотрела на Антона с ужасом, будто он оказался известным в Амстердаме серийным убийцей.

– Господи, Господи… – повторяла Анна, откинувшись на спину стула и оглядываясь в поисках защиты. Она прижала к щекам ладони и старалась не смотреть на Антона, ловившего ее взгляд.

– Прошу прощения… – он не знал, что сказать еще, и замолчал, но теперь молчание, прерываемое рефреном «Господи» казалось ему не вдохновляющим на воспоминания, а разрывающим их на неравные обрывки, бессистемно выпадавшие из подсознания и мгновенно погружавшиеся опять в беспричинность отсутствия.

– Я думала, что…

– Что? Что вы думали? Анна… Эсти…

– Простите…

Они произнесли это слово одновременно, и оно, соединив звучания, будто и мир склеило заново, скрепило разорвавшиеся части. Анна, наконец, посмотрела на Антона без страха, а он увидел в ее глазах то, что ждал и уже не надеялся разглядеть.

– Вы не могли там быть, – твердо сказала Анна, глядя Антону в глаза.

– Да, – согласился он. – Не мог. Но помню, что был.

– Что вы еще помните? – требовательно спросила она, и он, не раздумывая, ответил:

– Убийство.

– Убийство, – повторила Анна.

Она думала, что он помнит, он думал, что помнит она, и оба – Антон ощущал это так же ясно, как видел лицо Касыма, разговаривавшего у стойки с клиентом, – понимали, что, если сейчас, перебивая друг друга, чтобы не потерять мысль, не расскажут о своих воспоминаниях, то через минуту будет поздно.

Оба заговорили одновременно, не слушая друг друга и понимая, что во второй раз не смогут воспроизвести ни слова. Говорили, держа друг друга за руки, будто боялись потерять, или наоборот, руки, как орган коммуникации, связывали их сейчас крепче, чем произносимые слова.

– Как же, – говорила Анна, – ты мне звонил после концерта, я сказала тогда тебе номер…

– Ты помнишь, – говорил Антон, – как стояла у колонны, мы договорились встретиться в церкви, потому что ты знала, что там никого в это время не будет…

– Я не брала трубку, не то чтобы не хотела с тобой видеться, но мне нужно было уезжать, я через неделю вылетала в Милан… Я сжигала мосты, я даже с лучшими подругами не то чтобы поссорилась, но специально от них отдалилась…

– …Ты ведь днем там бывала каждый день, когда позировала этому… не хочу произносить его имя… я его ненавижу… имя и этого человека…

– …А в Милане у меня ничего не получилось, я поздно приехала, думала, летом проще, а оказалось, все разъехались, нашла только одного, старичок, концертмейстер на пенсии, он меня послушал…

– Я его ненавидел, потому что он мог во время сеанса подойти к тебе и, взяв за плечи или за талию, посадить тебя чуть иначе, он мог дотрагиваться до тебя, а я… мне…

– …И сказал, что, мол, неплохой голосовой базис, но совершенно необработанный, верха качаются, низы не слышны, середина как у тысяч других сопрано, в хоре еще можно, но если синьорина думает о карьере солистки…

– …Я как-то столкнулся с ним на вернисаже, он выставил четыре работы…

– …И я сразу поехала в аэропорт, не хотела возвращаться, я бы ни за что не вернулась, и куда теперь, тоже не знала, мне было все равно, и я сказала себе, что улечу первым рейсом, на какой можно будет купить билет, это мог быть рейс в Пекин или Лос-Анджелес, а еще я видела на табло какой-то неизвестный «Калган»…