Арена - Никки Каллен

И я исчез. Я устроился на работу в агентство шофёром, сшил форму, купил «Ситроен», шарики внутрь — я видел это в одном клипе, чёрно-белом: винтажная машина, на заднем сиденье девушки в нижнем белье занимаются любовью, а по полу машины катаются стеклянные шарики; пару пледов, чтобы девушкам было хорошо; квартирку крошечную, в красивом старинном квартале, где полно антикварных лавочек и маленький рынок рядом — со свежей зеленью и рыбой; всё на имя своего управляющего; он иногда приходит пить чай, он любит овсяное печенье в шоколаде; чудесный старик, такой английский, всегда в костюме-тройке, галстуке в тон, с тростью и маленьким вредным кокер-спаниелем; очень переживает, но верит, что закончится всё хорошо; что Лив согласится выйти за меня, а родители примут нас… Я ужасно полюбил эту квартиру — у неё окна на солнечную сторону, настоящий камин, а в подъезде вместо обычных стёкол — витражи; это старинный дом, в нём когда-то был детский приют при католической церкви; кстати, церковь по-прежнему на углу, открыта круглые сутки, всегда можно зайти, помолиться, поставить свечку Деве; булыжные мостовые; в антикварных лавочках и в IKEA я накупил всяких штук для дома: белое кресло, белые занавески, диван полосатый, белый ковёр, пушистый, фотографии чёрно-белые, пожелтевшие, на стены — жизнь проститутки; ужасно, да, но я потом догадался, а с первого взгляда они мне безумно понравились: сложные и дорогие по постановке, и при этом удавшиеся — безупречные; проститутка там молодая и старая, никакой обнажёнки, просто какие-то моменты: вот её будто сбила машина, она несла корзину яблок, яблоки рассыпались по всей мостовой, шофёр помогает ей встать; она расстёгивает запонки изысканному хлыщу, комната, полная вещей, и зевающая бывалая товарка на заднем плане; цикл был неполный, антиквар пообещал поискать ещё; купил полотенца, постельное бельё, корзинки всякие, комодик, выкрашенный в белый, коллекцию белых перламутровых ракушек на каминную полку; никогда не думал, что возиться с домом так приятно. И бокалы под белое вино — старинные, один с трещинкой, желтоватые; я их как раз нашёл в «Стеклянном магазине». И большую часть дисков и книг покупал заново — я перечитываю книги и могу слушать один альбом целый месяц. Это было нескучно — даже великолепно — я придумывал мир, в котором буду жить; словно собирался снимать наконец-то фильм… Когда я первый раз приехал в шофёрской форме за Лив, она меня не узнала — она не узнавала меня почти год, пока уже все девушки со мной не подружились, не разболтали: «о, у нас такой дивный шофёр!..» Она плакала, кричала, что я извращенец, как я мог погубить свою жизнь, а я вёз её к очередному клиенту и боялся, что от волнения попаду в аварию: всё размывалось перед глазами, как у разбившего очки; а потом она приехала ко мне домой, в мою маленькую квартирку, ночью — я был выходной несколько дней, не спал, читал в кровати, детектив Суджаты Масси, «Мастер икебаны», пил вино из любимого с трещинкой бокала, в пижаме, — она позвонила по телефону сначала, разбитым пьяным голосом: «я к тебе еду, готовь коньяк»; «я не пью коньяк и не хочу тебя видеть такой» «а какой я должна быть, принцессой из «Зачарованной»? тебе же нравится страдать, нравится, что я Дама с камелиями, что я Роксен», — но она всё-таки приехала, я открыл: она была просто ужасная, пропахшая потом, сигаретным дымом и духами; еле уложил её спать — она попыталась изобразить стриптиз, покидала в меня всю свою одежду, я вытащил футболку чистую, надел на неё, она смеялась и выворачивалась; потом уснула всё же, что-то бормотала во сне, моё имя несколько раз; я оставил гореть ночник и то читал, то смотрел на неё — думал, неужели мне и вправду нравится страдать; утром она проснулась — села, стала оглядываться: у меня вся комната в киноплакатах, я обожаю кино по-прежнему, покупаю понравившиеся в кинотеатрах после того, как фильм пройдёт; я сидел в кресле у окна — там я заснул, проснулся рано утром, помылся, переоделся, выпил кофе уже, она же спала долго-долго, в комнате стоял тяжёлый запах спиртного, я открыл окно был солнечный день; «Кристиан?» — я посмотрел на неё поверх книги; она потом сказала, что испугалась меня, испугалась, что я разлюбил её, — такой я был красивый и надменный; «это твоя квартира?» «да» «просто кукольный дом какой-то, музей Тургенева» — это, наверное, из-за антиквариата и белого; «сильно я вчера нахулиганила? спасибо, что приютил; иди сюда, ко мне», — протянула ко мне руки из постели, я не шевельнулся. «Нет, простого «спасибо» достаточно» «что? уже не любишь?» — она кинула в меня подушку, я увернулся; «как тебя любить, такую страшную?» — а она засмеялась, провела рукой по лицу — вся в потёкшей косметике: «о да, я, наверное, похожа на персонажа из фильма «Ворон»; у тебя есть душ и чистое полотенце? нет, лучше не чистое, дай мне своё», — я дал ей чистое полотенце и белый банный халат; она ушла, пела там, в душе, песенку Монро: «Ту-ту-пи-ду-у»; я сварил кофе; она вышла нежная, чистая; «ну как тебе моя маленькая ванная?» — я помнил про неё, когда обустраивал дом, и её сделали белой, зелёной и латунной, под модерн; над ванной — полочка с цветами; «как же у тебя много всяких гелей и скрабов, больше, чем у меня», — она забыла разговор про ванную, а я не стал напоминать, сказал, что просто люблю покупать красивые упаковки; «кофе?» — но она обняла меня, прошептала: «а теперь можно?»; и я помню только, что в голове у меня играло что-то восхитительное, сладкое, тёмное, как вишнёвое варенье, — «One Night» группы Travis; а потом мы ещё сварили кофе, потому что этот остыл; я хотел сготовить завтрак; «нет, мы пойдём в моё любимое место, — сказала она, — я угощаю, не волнуйся, оно совсем недорогое». И мы пошли во «Фрай»; это место я знал — кофейня недалеко от меня, там продавали чай хороший на развес и кофе, и всякую посуду: чашечки, чайники, турки, ситечки для чая — всё из разных стран: из Китая, Японии, Эстонии, Франции; пекли свой хлеб — с орехами и специями, можно было купить обычный хлеб, его заворачивали в бумажные промасленные полотенца; мы заказали гору всего — будто не ели лет сто: салат, круассаны, булочки, торт, пирог, желе, мороженое с йогуртом, блинчики с бананами и малиновым вареньем… Так я стал её парнем: мы ходим в кино, по книжным, продуктовым, мебельным, выбираем одежду вместе — она иногда живёт у меня; однажды мы даже ездили на море… почти, как я мечтал… Иногда она ненавидит меня, уходит, гуляет, пьёт, смеётся над моими книгами и страстью к занавескам, как она называет, — я вправду люблю посидеть дома, навести уют, прикупить что-нибудь из штучек: торшер, картинку, чашку… Потом возвращается, плачет, целует мне руки, кричит, что разбила мне жизнь, что ей теперь только в Иерусалим босиком идти, грех за меня замаливать; я отговариваю, смешу её, готовлю ужин, и мы смотрим под него фильм, старый, чёрно-белый, с Одри Хепбёрн, словно какая-нибудь семья…