Затерявшийся (Дилогия) - Вадим Мельнюшкин

Решил осмотреть себя. Хм, оригинальненько. Чёрные смокинг, брюки, туфли, бабочка… Задрал брючину, затем скосил глаза, оттянув борт пиджака – чёрные носки ещё ладно, но антрацитовая в искру рубашка, это по-моему перебор, прямо ворон какой-то. Ага, вьющийся.

Дзынь-нь-нь! Ого, только сейчас понял, что вокруг стояла оглушительная тишина, теперь нарушенная звуком разорванной струны. Звук шёл сзади. Обернувшись, увидел белоснежную арку в матово-зеркальной стене. А из арки всё отчетливее раздавался

шелест и щелчки с тихим позвякиванием, будто кто-то равномерно, но неглубоко вбивал в лёд тонкий шип ледоруба.

Её фигура оказалась в арке как-то неожиданно: вот только что было пусто, только нарастающий приближающийся звук, тихий, но оглушающий одновременно – и вот она уже входит в зал. Оделась она явно в противофазу мне, то есть во всё белое. Снежно-блестящее длинное, без лишних элементов, облегающее, только немного расклешённое ниже колен платье, обрамлённое понизу широким шелестящим воланом, прикрывающим открытые хрустальные туфли на высоченном тонком серебряном каблуке. Вот чем она так цокала! Короткие рукава почти не дают увидеть кожу рук, так – только совсем тонкую полоску, потому что остальное скрывают длинные атласные перчатки. Не хватает только длинного мундштука со слабо дымящейся сигаретой, но она не курит, да и терпеть не может, когда при ней это делают другие – я знаю! Странно, при её профессии, всё, что сокращает срок жизни человека, должно было бы приветствоваться, но такой у неё лёгкий бзик. В придачу к массе более тяжёлых.

Явным контрастом выделяется чёрное каре волос с косой чёлкой. Сегодня волосы выглядят нормально, хотя лака она, наверное, извела немало. А вот косметики самый минимум, даже помада какого-то телесно-розоватого оттенка. Пока она идёт, а я решил не двигаться – хоть это слегка некультурно, на мой взгляд, но сломает всю выстроенную ею мизансцену. Да, в этот раз она выглядит почти как человек, даже эта походка хищницы, которая став чуть более свободной, начнёт выглядеть вульгарно, очеловечивает её. Если бы не жёлтый взгляд рассечённых вертикальным зрачком глаз – просто светская львица на собственном приёме. Ещё портит этот образ отсутствие ювелирных украшений. Странно, второй раз подряд вижу её без ювелирки, а ведь она это дело если не обожает, то, по крайней мере, не обходит вниманием.

Сейчас она опять, как и в прошлый раз, застывает в полушаге.

– Здравствуй!

Не отвечая, она кладёт руки на мои плечи, огромные каблуки компенсирую нашу разницу в росте, и совсем слегка касается губами моей щеки. Вот тут стужа, наконец, пробирает до самой глубины внутренностей, даже сердце пропускает удар. Вот оно – чувство близости смерти.

– А можно, без твоих шуточек, Мара?

Она заразительно смеется. Наверно, так умеют смеяться только молодые девушки или даже девочки-подростки, не встречавшиеся пока с болью жизни.

– Зачем звала?

Она опять по-детски надувает губы, но взгляд уже холодный.

– А если соскучилась? Может мне внимания не хватает.

– Знаешь, привлекать твоё внимание, это как-то…

– Знаю. Не любите вы меня, не цените, не уважаете… Только боитесь. Это я не о тебе…

Она замолчала, вглядываясь мне в глаза.

– Ладно, проехали. Ты не ответил на моё прошлое предложение, а я так давно не танцевала. Я танцевать хочу, бука!

– Ты же знаешь как я танцую, а ты опять будешь пытаться вести.

– Это отказ?

– Ни в коей мере! Что я себе враг?

– То-то же! Полонез, танго, твист?

– Не умею.

– Знаю. Тогда как всегда? Белый танец – дамы приглашают кавалеров!

Зал наполнился вступительными тактами вальса. Какого? В музыке я всё же профан и Шуберта от Шумана не отличу. Мара положила руку мне на плечо, я приобнял её за талию… Первое, ещё слегка скованное движение ног, и вот уже двигаюсь в нужном темпе. Вальс это единственный танец, который, с горем пополам, я освоил на "троечку".

– Почему Хель, ты же его не любишь? – я киваю на промороженные ели.

– Ещё меньше я люблю шеол. Только люди, живущие в Синайской пустыне, могут представить себе преисподнюю, как раскаленную сковордку. Жуткий холод норманнов, конечно, тоже мне не сильно близок, это не родная Навь, но сегодня Хель как-то лучше передаёт сложившиеся обстоятельства.

Очередной оборот, вдруг замечаю, что что-то изменилось. Под белыми, промороженными насквозь, елями мелькнуло что-то темное. Ещё один оборот и я встречаюсь глазами с человеком. Он одет в серую шинель, почти на самые глаза надвинута характерная немецкая каска, кожа лица пепельно-серая, но глаза живые, только подёрнутые плёнкой, но в глубине их видна мука. Вот ещё один, сжимающий в окоченевших руках "маузер" с расколотым прикладом. Следующим был офицер в фуражке с зажатым в ладони тридцать восьмым "вальтером". А вот это не так – боец был одет в белый маскхалат, а в руках у него была "светка".

– Это неправильно, – я сбился с темпа и чуть не наступил Маране на ногу. – Ему здесь не место!

– Знаю, его место в Светлой Нави, как и любому защищающему свою Родину, но старые грехи сюда потянули.

– Неужели настолько страшные, что защитник родного очага может попасть в Хель?

– Он отрёкся от Рода!

Да, это грех страшный – лучше убить, чем отречься.

– Может раньше он и был слаб, но сейчас искупил, неужели Род за него не просил даже? Не простил?

– Они простили, но это не значит, что простила я. Пусть осознает.

– Потом отпустишь?

– Будет сильным – отпущу, сломается – останется здесь. Даже этим, – она кивнула в сторону офицера. – Далеко не всем здесь место, но отвечать придётся. Да, кстати, у тебя есть полтора десятка их – тебе не нужны, отдай.

– Ты же знаешь, я не практикую жертвоприношения.

– У тебя на них свои виды?

– Нет никаких видов.

– И что будешь с ними делать, в тюрьму посадишь?

– Нет, наверно они умрут, но жертвоприношением это не будет.

– Зря, могло бы помочь тебе и твоим людям.

– Не уверен, а они по большей части даже в Христа не верят.

– На войне неверующих не бывает.

До конца танца мы больше не проронили ни слова. Музыка смолкла. Мара снова наклонила ко мне голову, я обмер готовясь к очередной волне стужи, что скуёт тело, но губы поцеловавшие щёку были просто холодные. Она усмехнулась, ещё раз глянула мне в глаза, повернулась и пошла. Теперь это была походка усталой, но крепкой женщины.

Дзынь-нь-нь! Арка исчезла, вокруг заструились снежные смерчи, всё плотнее забивая пространство вокруг. Наконец ничего не стало видно даже на несколько сантиметров – снег забился в глаза.

Дзынь-нь-нь!

Глава 14

Через три дня воздушная бандероль не прибыла, сколько не жгли мы костры, и не молили небо, прислушиваясь и надеясь услышать звук моторов. А на следующий день пошёл снег и сыпал ещё три дня. К концу этого снегопада вернулись все группы, отправленные на задания. Да, латыши из Жарцов всё же ушли, правда, оставив ещё шесть трупов, два из которых были явно не нашего приготовления – очень походило на то, что раненых добили свои же.

Подрывники, что ходили на запад отчитались о двух подорванных составах, после чего их как зайцев стали гонять по лесам и полям. Больше по лесам, конечно, но ничего – убежали, даже ни одного раненого.

Третьей роте так не повезло – шестеро погибших и полтора десятка раненых. При этом Серёгин божился, что сами положили не меньше роты, позже, правда, согласился на два взвода, но на этом уже стоял насмерть. В конце концов, ему надо было как-то оправдать перед Нефёдовым половину боезапаса миномётных мин, которые на базу не вернулись. Ещё не меньше двух десятков требовали записать на себя те бойцы, что оседлали северное шоссе, это кроме шести уничтоженных автомашин. После одного удачного налёта на автоколонну, им больше похвастаться было нечем, потому как тоже дальше только в прятки играли.

Что характерно, и те и другие, представили доказательства в виде трофейного оружия и личных документов, и хотя не в полном объёме заявленного, потому как если убегаешь, то сложно обшманать преследующего тебя врага. Командование, то есть я, вспомнив о том, как то ли Суворов, то ли Румянцев, после сообщения адъютанта, что на поле боя насчитали тридцать тысяч убитых турок, заявил: "Пиши пятьдесят – чего их бусурман жалеть", тоже пошло навстречу пожеланиям. Так что три взвода немцев попали в списки покойников, вслед за ещё четырьмя пущенными под откос эшелонами. К сожалению только два из них шли на восток, но рвать надо обе нитки, дабы не облегчать гитлеровцам жизнь.

Наша железка, теперь мы привыкли её называть "нашей", опять стояла. Только фашисты восстановили полотно, после катастрофы бронепоезда, как тут же навернулся порожняк, которым немцы пытались проверить готовность пути. Жаль конечно, что порожняк, но наше дело парализовать движение, что у нас вполне получалось.