Долгий сон - Ричард Райт

Рыбий Пуп закрыл лицо руками. До сих пор его предупреждали. Сначала Мод. Потом Макуильямс. Кантли. Теперь Эмма и Джим предъявляли ему доказательства. Ему было обидно за Эмму, было стыдно и горько от сознания своей беспомощности. На мгновение его покинула уверенность в себе.

— Что же ты от меня хочешь? — спросил он с нарочитым спокойствием.

— Сынок, не злил бы ты этих белых…

— Никого я не злю! — крикнул он. — Кожа у меня черная! Вот их что злит!

— Отдай им, чего они ищут, — уговаривала его Эмма. — Чем занимался Тайри, ты с этим порви. Не ради себя прошу. Ради тебя, ради того, чтоб ты остался жив!

— Она дело говорит, Пуп, — внушительно поддержал ее Джим.

— Да нету у меня, чего они ищут!

— Тогда уезжай, — посоветовал Джим. — Раз уж они к тебе привязались, то не отступятся, пока не убьют.

— Никто меня не убьет, — с напускной бесшабашностью заявил Рыбий Пуп.

— Откуда ты знаешь, что они сделают, эти белые, — сказала Эмма.

— Мама, не я этому всему причина! — закричал он. Не в силах сдерживаться, он хлопнул ладонью по столу. — Сама живешь на то, что добыл своим горбом папа, а меня учишь, чтоб я все бросил и смывался отсюда! Не будет этого!

— Знаем, Пуп, знаем, — примирительно сказал Джим. — Но белые напуганы, они думают, что ты замышляешь недоброе. Вы с Тайри, видишь ли, сделаны из разного теста. Ты и слова будешь говорить, какие положено, а тебе все равно не поверят.

Рыбий Пуп в растерянности блуждал глазами по комнате, видя, что Эмма и Джим в этом споре на стороне белых и ждут, чтобы он преклонился перед всесилием белого мира. Он был уверен, что, если б Эмма знала, у кого чеки, она превзошла бы в настойчивости самого Кантли, добиваясь, чтобы он расстался с ними.

— Спасай себя, пока не поздно, сыночек, — слезливо увещевала она.

Рыбий Пуп окинул ее внимательным взглядом, мысленно оценивая свои возможности в категориях чистогана.

— Если я уеду, ты мне сколько будешь выдавать из доходов от заведения?

Эмма взглянула на Джима. Джим озадаченно промолчал.

— Тридцать долларов в неделю, — промямлила Эмма.

— Нет уж, спасибо! — фыркнул Рыбий Пуп.

— Тогда сорок, — накинул Джим, как бы говоря: только уезжай.

— Не-а! — Рыбий Пуп был полон презрения.

— Ладно, пускай пятьдесят, — уступила Эмма, давая понять, что торг окончен.

— Нет, черт возьми! Я остаюсь! На столько не проживешь!

У него есть три тысячи наличными, а ему суют пятьдесят долларов в неделю! Столько-то он с одних девок шутя соберет в субботу ночью.

— Если б ты пошел в школу, я бы еще прибавила, — со значением сказала Эмма.

— В школу я не ходок, — твердо сказал он.

— Ох и разбаловали тебя! — взорвался Джим.

— Ну ты-то мне не указ, — отрезал Рыбий Пуп.

— И я то же скажу! — крикнула Эмма. — Тайри вконец тебя испортил…

— Таким, значит, мне и жить, вконец испорченным, — съязвил Рыбий Пуп. — И все, отвяжитесь от меня!

— Что ж, сынок, — вздохнула Эмма. — Как знаешь. Я, что могла, сделала, видит Бог. — Она встала, вытерла мокрые, покрасневшие глаза. — Спаси тебя Господь. — Она обернулась к Джиму. — Свези меня домой, Джим.

— Хорошо, миссис Таккер.

Рыбий Пуп проводил их холодным взглядом и грохнул кулаками по столу в приступе ярости и отчаяния. За кого они его принимают? Он потянулся за бутылкой и припал к горлышку. Потом сунул бутылку в карман, запер дверь и поехал к себе. Дома он рухнул на кровать и уставился в потолок пустыми глазами. Да, выхода не было.

— Черт с вами, — сказал он вслух. — Ваша взяла. Заберу те деньги из сейфа, плюс будет полсотни в неделю от мамы и уеду — утром же уеду. Не могу я здесь жить, когда все до единого против меня. — Он закрыл глаза и пожаловался: — Папа, мне больше ничего не остается. На мне вроде как отметина после тебя! Вроде как она в крови у меня! С нею мне здесь житья не будет. — Он открыл глаза и, по-прежнему ничего кругом не видя, выкрикнул: — Папа! И ты, папин папа, и папа папиного отца! Посмотрите, что вы со мной сделали!

Теперь, когда он твердо решил бежать, напряжение в нем немного спало. В первый раз после смерти Тайри он подумал о девочках из заведения Мод. Наведаться разве к Мод, окунуться в забвение, утопить в нем эту проклятую тревогу… Нет. Идти не хотелось, ужас начисто вытравил из него всякую чувственность.

XXXVIII

Незаметно он задремал. Надолго ли — он и сам не сказал бы, только в какую-то минуту он очнулся от робкого стука в дверь. Он открыл глаза, прислушался. В комнате по-прежнему горел свет. Может быть, померещилось? Стук раздался опять, уже громче.

— Кто там?

Рыбий Пуп сполз с кровати и стал, покачиваясь, точно пьяный, на затекших от сна ногах. Потом зашлепал к двери, отворил ее и понял, что еще спит. Перед ним стояла молоденькая белокожая блондинка и глядела на него, приоткрыв яркий рот.

— Простите, вы не Рыбий Пуп? — шепотом спросила она.

Он не ответил. Он по-настоящему даже не слышал вопроса — он не верил, что на самом деле видит девушку. Это он спит наяву, она ему снится. Невольно его пронизал страх, но он не внял сигналу опасности, настолько сильным было ощущение, что это обман чувств, что девушка — ее белое лицо, белокурые волосы, полуоткрытые яркие губы — бесплотное порождение сна.

— Вы Рыбий Пуп, да? — снова спросила она чуть громче.

— М-м? — промычал он, отступая назад.

Девушка вошла в комнату и неплотно прикрыла дверь — так, что осталась узкая щель.

— Это вас зовут Рыбий Пуп? — сказала она настойчиво. — Я к вам от Мод…

— Мод? — тупо повторил он.

— Да. Послушайте… я попала в беду… Мне у вас нужно спрятаться. — Теперь она сыпала словами, как горохом. Она плотней закрыла дверь, щелкнул замок. — Меня полиция…

— Нет! — Этот вопль вырвался у него раньше, чем он успел что-нибудь сообразить. Щелчок дверного замка окончательно вернул его к действительности. Это не сон! Страх разрастался в нем неудержимо. Белое женское лицо колыхалось у него перед глазами — образ, который едва ли не всю жизнь тревожил его воображение; образ, столь безмерно пугающий, что его приходилось гнать прочь, чтоб он не маячил перед внутренним взором; образ, который, вселяя ему в душу ужас, всегда притягивал его. Рыбий Пуп открыл рот, но не смог выговорить ни звука.

— Чего испугался? — спросила девица и улыбнулась.

Улыбка — вот что решило все. Не улыбнись она, он так и стоял бы, выжимая слова из окоченелой глотки, но эта ее улыбка вывела его из оцепенения. Он отстранил ее и, не сводя с нее глаз, стал спиной к двери.