Кто погасил свет? - Олег Зайончковский

Эта мысль не взметнула его с диванчика, но заставила наконец принять сидячую позу. Первым его побуждением было пойти к этим развеселым господам и отнять у них рукопись. Им следовало бы знать, что роман Почечуева – это достояние нации, представителем которой является здесь Нефедов, и красть это достояние, а тем более над ним смеяться не позволено никому. Но потом он решил, что будет выглядеть убедительней, если сначала умоется. «Неудобно, – подумал Игорь. – Хоть и жулики, а все-таки иностранцы».

Хотя и со второй попытки, но ему удалось встать и кое-как утвердиться на ногах. Добравшись до посудной мойки, Нефедов пустил воду и сунул голову под кран. При этом он, конечно, не видел и не слышал, как в кухню кто-то вошел.

– Ага! Вот мы и проснулись! – раздалось вдруг у Игоря за спиной.

От неожиданности он стукнулся затылком о кран. Вынув из мойки голову, Нефедов увидел мужчину в шейном платочке вместо галстука. Мужчина улыбался и делал ему приятное лицо, но немцем он, кажется, не был.

– Еще не проснулся… – пробормотал Нефедов. – Извините, нет ли у вас полотенца?

– Само собой, – ответил с готовностью тип в платочке. – Для вас у меня и кофе найдется… Или вы хотите чего-нибудь покрепче?

– Покрепче?.. Не знаю… – Вытершись поданным полотенцем, Игорь плюхнулся опять на диванчик. – У меня к вам вопрос по поводу рукописи. Скажите, над чем это они там ржут?

– Эдуард, – мужчина протянул ему руку. – Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Эдуард.

– Очень приятно… – Игорь скороговоркой представился. – Так как же насчет моего вопроса? У меня с собой была рукопись.

– Ну… давайте не будем забегать, – Эдуард продолжал улыбаться. – Вы уверены, что не хотите выпить?

– Нет, не уверен… Но мне хотелось бы знать…

– Тогда привстаньте, пожалуйста.

Из ящика под сиденьем диванчика Эдуард выудил бутылку коньяка. Игоря передернуло:

– Нет, только не это!..

– Предпочитаете водочку?

Водка тоже нашлась в диванчике. За рюмками Эдуард порхнул к буфету.

– Курите?.. Курите! – Заметив, что Игорь вынул сигареты, он поставил перед ним пепельницу. На донышке пепельницы было написано «Ресторан “Прага”».

– Ну… прозит!

Чокнувшись, они выпили, причем Нефедову эта рюмка далась с большим трудом. Глядя на него, Эдуард усмехнулся:

– Так что там у вас за вопрос? – И, сам себя перебив, продолжил: – Знаете, мы тоже хотели бы вас кое о чем спросить. По поводу этой рукописи…

– То есть?

– В том отношении… – Эдуард чуть замялся, – что есть ли у вас на нее права?

Нефедов нахмурился.

– Есть! – пробурчал он. – Думаю, что побольше, чем у вас и у ваших немцев.

– Да вы не волнуйтесь… – собеседник его поспешил снова сделать приятное лицо. – Я спрашиваю чисто в юридическом смысле. От того, являетесь ли вы правообладателем, зависит, так сказать, цена.

– Цена чего?

– Рукописи, конечно.

– Но почему вы решили, что я ее продаю?

Эдуард удивился:

– Не смешите меня! Сами ходите по Москве с почечуевским автографом, всем подсовываете его читать… Заметьте, я даже не спрашиваю, где вы его взяли.

– А я вам и не собираюсь рассказывать, – совсем помрачнел Нефедов. – Короче говоря, рукопись не продается, и точка!

– М-да… – разочарованно протянул Эдуард. – Неконструктивная у вас позиция. А немцы-то, глупые, отнеслись к вам по-человечески: привезли на такси, не бросили… Могли бы отнять ее у вас – и ауфвидерзейн…

– Но-но!.. – рассердился Нефедов. – Что это значит – отнять?

– Я пошутил, – невесело усмехнулся Эдуард. – Немцы так сделать не догадались бы… Но понимаете, жалко портить им праздник.

– Нет, не понимаю, – насупился Игорь. – Не понимаю, что вы о них так хлопочете. Будто бы им прислуживаете…

– Вы грубость сказали… – надулся теперь Эдуард. – Я никому не прислуживаю, а занимаюсь культурными связями.

Игорь пожал плечами. Собеседники, недовольные друг другом, налили себе по второй и выпили, уже не чокаясь.

– Ну хорошо, – сказал Эдуард после некоторого молчания. – Пока вы изображаете патриотическую неприступность, я расскажу вам немного о себе.

– Валяйте, – буркнул Нефедов.

– Мое имя вы знаете, а фамилию… – Эдуард сделал значительную паузу, – фамилию вы прочтете на фасаде этого дома.

– То есть как это?

– А так. Когда выйдете отсюда, богатенький и счастливый, посмотрите – там висит мемориальная доска.

– Вы что – знаменитость? – Игорь взглянул с недоверием.

– Не я, а мой папа. Не Почечуев, конечно, но он был известный писатель. Весь этот дом был писательский – там на доске целый список… Так вот, пока папа был жив, то и у меня была жизнь: были свои развлечения, рестораны…

– Девочки…

– Нет, в девочках я ничего не нахожу… Папа и меня подбивал писать. Он говорил: «Хочу, сын, чтобы ты тоже оставил свой след в литературе».

– И вы оставили?

– Кой черт… – Эдуард скривился. – Уже и от папы-то следа не осталось. Только доска на доме да вот эта квартира. Я вам скажу: оставить в литературе след – то же самое, что оставить его на воде.

– Ну, это вы зря, – возразил Нефедов. – Почечуев сто лет как умер, а его и читают, и чтят…

– Чушь! – отмахнулся Эдуард. – Распиаренный автор. Бренд! Чтят его простаки вроде вас, а для литературоведов и разных там славистов это просто кормушка. Бизнес, мой дорогой, вот что такое ваш Почечуев! Если бы вы не упрямились, то и мы с вами могли бы урвать себе кусочек…

– А вы-то здесь при чем?

– Как это так при чем? – Эдуард изобразил удивление. – Считайте, что я агент. Сорок процентов мои, остальное ваше…

– Не выйдет… – Нефедов помотал головой.

– Хорошо, поговорим о цифрах, – с готовностью откликнулся Эдуард. – Только… сначала водочки.

Новая рюмка стала критической для Нефедова – он вдруг почувствовал, что его сознание опять уплывает.

– Не будем о цифрах… – пробормотал Игорь. – Рукопись не продается…

– Снова здорово! – Эдуард стукнул рюмкой. – Еще по одной!

Сам он тоже на удивление быстро пьянел. Речь собеседников делалась бессвязней с каждой минутой, и ни тот ни другой даже не заметили, что в кухню уже дважды заглядывал Гюнтер. Профессор выглядел озабоченным, особенно во второй раз. Слависты, прежде шумевшие на всю квартиру, теперь притихли и не смеялись.

Переговоры закончились вполне ожидаемо, хотя и к большому неудовольствию Эдуарда.

– Вы меня слышите? – Он потряс Нефедова за плечо, но тому лишь и нужен был этот последний толчок. Словно подрубленное дерево, Игорь упал опять на диванчик, и тело его сложилось в форме знакомой буквы. Сын писателя выругался, встал и вышел из кухни, сильно ударившись о дверной косяк.

Игорь был пьян сейчас даже более, чем необходимо, чтобы лишиться чувств. Но, как ни странно, забытье его на этот раз оказалось не полным. Кое-что не давало угаснуть тлеющему в его мозгу очажку сознания – это была тревога о почечуевской рукописи. Тела своего Нефедов не чувствовал; глаза он не открывал, чтобы не видеть тошнотворного вращения кухни. И только слух – чувство, последним оставляющее человека, – слух его продолжал трансляцию. Игорь слышал шаги и шум чайника, и шевеление кофейных чашек, и осторожный немецкий шепот. Слависты его разглядывали, но он и сам словно видел со стороны – их и себя, кричащего им беззвучно, чтобы отдали рукопись.

В этих видениях, впрочем, были признаки скорого усыпления. Верно, сном бы и кончилось для Нефедова дело, если бы в своем полусознании он не услышал такое, что внезапно и разом вернуло его к действительности.

Это был голос Эдуарда, очевидно звонившего кому-то по телефону. Сын писателя возбужденно матерился, но не это насторожило Игоря: речь шла о нем и о его рукописи. То ли Эдуард думал, что гость его пребывает в отключке, то ли сам был чересчур пьян, но говорил он достаточно громко. Так Нефедов узнал о себе, что он «лох идейный» и «баран упертый», с которым надобно что-то делать, иначе он рукопись не отдаст. Судя по яростному шуршанию в телефоне, второй абонент тоже не стеснялся в выражениях, но адресовал их, кажется, самому Эдуарду. Сколь ни малы были в данную минуту умственные возможности Игоря, но он не мог не понять: спор шел о том, как отобрать у него «Провозвестие», не напугав при этом славистов.

– Нет!.. – трусил Эдуард. – То, что ты предлагаешь, это не мой жанр…

Телефон злобным шепотом гнул свое.

Эдуард бормотал возражения.

Так продолжалось довольно долго, пока сын писателя наконец не сдался.

– Черт с тобой, приезжай, – выдохнул он обреченно. – Но умоляю тебя, Живодаров: чтобы при немцах у меня без крови!

Разговор был окончен, однако последние слова Эдуарда продолжали эхом звучать в голове Нефедова. «Без крови… Живодаров… Без крови…» Без чьей это крови, спрашивается?..

Фамилия, сорвавшаяся с Эдуардовых уст, напомнила Игорю о бородатом психе, тоже имевшем виды на рукопись. Но вряд ли их было несколько – Живодаровых, охотившихся за «Провозвестием», – и это значило, что сюда, Эдуарду в помощь, ехал сейчас сумасшедший. Буйный умалишенный, вдобавок, как понял Нефедов, способный на кровопролитие!