За семью замками. Снаружи - Мария Анатольевна Акулова

на мгновение закрыть глаза. Наверное, хорошо, что она не успела сделать тест. Так можно попробовать себя убедить, что умирать она будет одна. Потому что иначе куда больней.

— Руки развяжи ей. И ноги тоже.

Вышинский отдал приказ, оставшийся третий рванул исполнять. Агата смотрела, как он разрезает веревки, не воспринимая это как шанс. Просто ему так будет интересней. А ей сбежать всё равно не дадут.

Подняла взгляд на Вышинского, услышав серию щелчков.

Не знала, откуда он достал пистолет, но направил сходу на неё. Сейчас не выстрелит. Просто пугает…

Тоже садист, как сын. Просто масштабы другие. Но она ему не даст, чего он хочет.

— Погуляй пока тоже. Закончу — позову.

Очередной безразличный кивок и шаги в сторону с полигона…

В эту спину Агата уже не смотрела — даже не грустно. Тоже безразлично.

Смотрела на Вышинского. Видела в нём эмоции. Чувствовала в себе то ли стекло, то ли лёд. Не тот острый, которым лучится Костин взгляд. А бесконечно толстый. Непрошибаемый. Ей сейчас поразительно спокойно. Она хочет, чтобы это читалось по глазам.

Она хочет, чтобы сука никогда не была удовлетворена на все сто. Чтобы убивая — хотя бы не видела слез.

Здесь акустика была особенной. Из-за кромешной тишины и огромных площадей, звуки разносились необычно.

От одной кромки леса к другой несся вертолет. И если поначалу звук раскрученных лопастей казался абсолютно незаметным, то чем ближе он становился — тем больнее хотелось зажать уши. Слишком громко. Как на голове…

Агата не сдержалась — вскинула взгляд. Понятия не имела, кому вздумалось здесь пролететь. Глушь же. Но как-то глупо понадеялась…

— Видишь, как старается…

А потом почувствовала, что сердце прыгнуло в горло и там забилось…

Когда вертолет улетел, Вышинский прокомментировал тихо, с ухмылкой…

Сначала проводив его взглядом, а потом опустив его на Агату.

Врет ли — было непонятно. Но возможность того, что нет, заставила почувствовать особенную злость и особенное отчаянье.

Потому что по взгляду Вышинского читалось одно: Гордеев будет грызть землю. Будет сдыхать от незнания. Будет смещать ось. Но он ничего не успеет сделать. Не успеет упредить…

— Думаешь, я ему мщу так?

Мужчина задал вопрос, снова направляя пистолет дулом в Агату, она же только моргнула, переживая жуткое дежавю, которое сейчас так, как в детстве, уже не трогает.

Не ответила. Ей было всё равно. Разбираться в логике психов бессмысленно.

— Нет. Не мщу. Уже бессмысленно. Он получил своё. Ты ему это дала. Очень хладнокровная, расчетливая маленькая девочка. Кукла, поломавшая такое количество жизней… Ты ему всё дала, Агата. А у меня всё это забрала. Сначала сына. Потом дело. Дальше — жизнь. У меня её уже нет, считай. Из человека я стал пешкой, которую пустят в расход без жалости. У меня были друзья. Уважение. Авторитет. У меня были планы. А ты их вечно портишь. Сдохла бы тогда…

Вышинский не договорил — сплюнул зло, чтобы через секунду снова поднять на неё злой взгляд. Агата же снова сглотнула, закрывая на миг глаза.

Она снова слышала звук работающий лопастей вертолета. Она понимала, что он возвращается. Она запрещала себе хоть на что-то надеяться. физически не успеют. Убийца уже тут. Пистолет уже в руках. Осталось нажать на курок. И он это сделает…

— Мне дали карт-бланш. Твой ушлепок надоел настолько, что мне позволили с ним разобраться. Физически.

По позвоночнику Агаты всё же пополз липкий страх. Она зачем-то посмотрела прямо в дуло. Туда, откуда скорее всего совсем скоро вылетит пуля.

И как бы ужасно это ни звучало… Слава богу, в неё…

— План был очень прост. Я вроде как сошел с ума. Снял браслет. Скрылся. Добрался до твоего говнюка и пальнул. Я знаю, что было бы дальше — свою задачу я исполнил. Во мне больше не нуждались бы. Скорее всего — застрелили при задержании. А потом пошли по трупам — моему и твоего мужа. Но я подумал, Агата… Раз всё так… То зачем мне брать с собой его? Я же могу взять тебя…

На губах мужчины заиграла новая улыбка — в чём-то даже нежная. Абсолютно не тронувшая. Только заставившая снова посмотреть в его лицо. Наверное, красивое. В молодости так наверняка. Но для Агаты — невозможно уродливое. Будто это не по её щеке тянется шрам. Ведь его шрамы — куда страшнее. Они не отзываются болью. Они давно зарубцевались. Он называет их опытом, преодолением и достижениями. А на самом деле, это всё загубленные жизни. Не обязательно физически. Но обязательно безвозвратно.

— Он тебя использовал, дура. Все тебя использовали. Ты просто ещё не поняла, что сделала. Ты просто не знаешь, что такое любовь народа и как быстро она превращается в ненависть. Сегодня тебя носят на руках или в них целуют. Сегодня ты символ. Сегодня ты жертва. А завтра они же будут тебя ненавидеть. Они же затопчут. Они же отвернутся. А может дадут в руки оружие, возлагая на тебя какой-то долг… Ты позволила Гордееву использовать себя, как технологию. Ты дала ему больше, чем он мог рассчитывать в своей убогой жизни. Но на этом всё, Агата…

Вышинский замолк, а Агате и вовсе нечего было сказать. Он смотрел на неё с тихой ненавистью. Она на него — тоже с ненавистью, но равнодушной. Потому что оба знают: что бы он ни сделал сейчас — Косте он уже проиграл. Но главное: оба понимают, что как бы он ни пытался, вину на маленькую девочку переложить не получится. Он сам во всём виноват.

— Попросить о чём-то хочешь?

Следующий вопрос был задан новым тоном: голос стал более хриплым. Наверное, окончательно решительным. И вот сейчас, наверное, самое время падать к его ногам, умолять и обещать всё на свете, но Агата не станет.

Её рука непроизвольно тянется к животу. Потому что её последнее желание — бессмысленно.

— Гордая, я посмотрю…

Мужчина сказал с усмешкой, делая шаг к ней.

Расценил отсутствие ответа по-своему. Скорее всего абсолютно правильно. Но Агате всё равно…