Всеобщая история стран и народов мира. Избранное - Оскар Йегер

люди из подобных кругов, как Верньо, Гуадо, Бриссо, Инар, Барбару и другие. По округу, в котором они были выбраны, их называли жирондистами. К ним присоединились люди, не принадлежавшие собранию, как Петион, один из трех комиссаров, посланных национальным собранием в Варенн: посредственность и человек простой, грубо наступающий там, где нет опасности, для бессмысленной толпы принимающий личину добродетели, между тем как пружинами его действий были жадность и простой эгоизм. Жирондисты вообще были скорее идеалисты, верили в свое красноречие, которое считали глубокомыслием. Их характеризует пустое старание превзойти вольнодумством первое национальное собрание, выказать свое расположение к народу постоянным недоверием к распорядительной власти. Одно из первых их постановлений было то, что при обращении к королю следует выпускать титул «всемилостивейший государь» и «ваше величество, Sire»; низость, которая ими на другой же день была уничтожена.

Портрет французского юриста Максимилиана-Мари Исидора де Робеспьера. Гравюра Людвига Готлиба Портмана, 1805 г.

Сначала это собрание имело меньше прав, чем национальное собрание. Рядом с ними был клуб якобинцев, гораздо более могущественный, чем официальные представители французского народа. Здесь была не только вся обстановка парламентского собрания – трибуна для оратора, кресло для председателя, прения, одобрения, скандалы – и честолюбие всех, кто не был членом законодательного собрания, находило себе здесь поприще. Здесь были могущественные предводители, нечто вроде опыта и практики парламента, организованная сила, пустившая ветви по всей Франции. Независимее на первый взгляд, но одушевленный тем же духом, был клуб кордельеров, более грубый по форме. Самым замечательным предводителем клуба якобинцев был Максимилиан Робеспьер, а у кордельеров – Дантон. Оба они начали свою карьеру адвокатами третьего разряда. Первый обратил на себя мимолетное внимание и в конце сессии злоупотреблял все чаще вниманием слушателей. Вся его жизнь есть редкий пример неразборчивости общества, когда дело идет о выборе кумира во время революции.

Способности его были средние, речь совсем не увлекающая, но он был фанатик; фанатик не убеждений, а скучных фраз о свободе, добродетели, ненависти к тирании: они постоянно были у него на устах и заменяли ему истинное убеждение. Он и другие возвратились к Руссо, и его contrat social сделался их евангелием. Мирабо взглядом государственного человека указал его опасное свойство: «Я боюсь этого человека, он верит в то, что говорит». С тех пор убеждались многократно, какую силу имеет на незрелую толпу, в смутное время, постоянное повторение известных фраз; особенно если присоединяется, как тут, с одной стороны, дьявольская подозрительность, а с другой – слава незапятнанной добродетели и бескорыстия. Такими качествами он обладал и слыл добродетельным, если под этим названием признавать свободу от чувственных страстей. Новый деспот, которого называют le peuple (народ), особенно охотно принимал лесть от такого, по внешности корректного человека; его мастерство льстить народу сделало его первым придворным нового образца, созданным революцией, и влияние его возрастало благодаря этому.

Портрет Жоржа Жака Дантона. Гравюра Ламбертуса Антониуса Классенса, ок. 1792–1808 гг.

Его противоположностью был грубый Дантон, человек чувственный, распутный, способный к громадным усилиям, обладавший громким голосом и геркулесовским телосложением, как Мирабо, не лишенный человеческих чувств, не мстительный (тогда как Робеспьер никогда не прощал обиды) и настолько же необдуманно смелый, насколько тот был труслив. Робеспьер управлял толпой лестью, а Дантон презирал ее и не боялся. На стороне этих людей был целый штаб подчиненных, влиятельных и талантливых людей, но, как всякая фанатическая партия, они умели употреблять в дело и ничтожества. Притом в их распоряжении была пресса, грубая, кровожадная, злословная: Гебертова газета «Пер Дюшен» и Маратова «Ami du peuple» и многие другие постоянно влияли на народ. Этим народом, подкупленной сволочью, наполнялись трибуны, где шумели и неистовствовали, нарушали прения и только с большим трудом можно было сохранить нечто похожее на парламентский порядок.

Падение короля. Министерство жирондистов

Самым большим несчастьем была полнейшая ничтожность и, нельзя этого скрыть, жалкий недостаток мужества у короля. Его политика строго держаться буквы конституции не заслуживала порицания, если бы исполнялась с твердостью; но ее трудно было провести при бунтующем народе, с одной стороны, потерявшем сознание слов: закон и обязанность, а с другой стороны – очень идеалистической, вместе с тем эгоистической партии жиронды. Два вопроса делали положение короля очень тягостным: отказ от принесения присяги священниками и эмиграция. Первые влияли на волнения в департаментах Кальвадосе, Геводане и Вандее. Декреты против них были усилены и вызывали бунты; король, не решавшийся даже слушать обедню у присягнувших священников, наложил свое конституционное veto, по которому собрание обязано было согласиться с ним. Вопрос об эмигрантах был тесно связан с вопросом о войне. Якобинцы в этом случае не были единодушны с жирондистами.

Робеспьер ненавидел войну по политическим и личным причинам, а у жирондистов было убеждение, что войной сглаживаются внутренние противоречия; их логика находила себе исход в той мысли, что опасностями войны приобретаются друзья в лице народа, освобожденного от тиранов. Бриссо, беспокойный литератор, для которого мятежи были потребностью и кружили голову, ораторствовал за войну; это необходимая война, которую надо провести; «короли ваши враги, а вы – народ; они деспоты, а вы свободные; нет чистосердечного примирения между тиранией и свободой». 30 октября 1791 года было объявлено, что граф Прованский потеряет свои права на регентство, если он не возвратится в течение двух месяцев. Всем эмигрантам грозили отнятием имущества и смертной казнью, если они будут устраивать сборища после 1 января 1792 года. Три армии были выставлены под начальством Лафайета, Рошамбо и Люкнера. 7 февраля 1792 года заключен был оборонительный союз между Австрией и Пруссией. 17 февраля король издал объяснения, в которых он выставлял свою умеренность и слухи о войне называл выдумкой якобинцев. Это дало ораторам за войну повод к нападкам на правительство, и министерство не выдержало; Людовик составил, хотя слишком поздно, министерство из большинства собрания, т. е. из жирондистов, по английскому образцу. Министерство внутреннее занял адвокат Ролан, посредственность, труженик, из низших сфер, честный, нравственный человек. Благодаря своей умной, талантливой жене он имел некоторое значение; с женским тщеславием она бросилась в политику, и гостиная ее стала сборным местом партии.

Министром иностранных дел был талантливый Дюмурье. Ученик старого режима, несговорчивый, страстный, несмотря на свои пятьдесят лет, хороший солдат, опытный интриган, честолюбивый, понимавший практическую сторону дел; ораторам жиронды он не сочувствовал, возмущался бесстыдством центрального управления демагогов, не скрывал своего сочувствия к несчастному королю и его супруге и высказывал, что король, собственно, лучший человек. На второстепенных членах