Заводная - Паоло Бачигалупи

Поговаривали, что понаблюдать за церемонией и закрепить своим присутствием власть правительства Акка-рата придет сама юная королева, поэтому народу собралось больше, чем ожидали, однако в последний момент пролетел слух, что ее все-таки не будет, и теперь толпа, обливаясь потом, стоит под палящим солнцем засушливого сезона, которому уже давно пора бы уступить место муссонам, и смотрит, как под пение монахов на помост восходит Аккарат. В качестве нового Сомдета Чаопрайи он приносит клятву, обещает защищать королевство в неспокойные времена военного положения, потом встает лицом к выстроившимся рядами военным, гражданским и последним белым кителям под командованием Каньи.

По вискам капитана струится пот, но она не желает даже пальцем шевельнуть — хоть и сдала Аккарату министерство природы, хочет предстать в наилучшем свете, блеснуть выправкой, а потому стоит неподвижно в первом ряду, плечом к плечу с Паи, чье лицо застыло ничего не выражающей маской.

Немного позади Аккарата за церемонией наблюдает Наронг. Он кивает Канье, а той остается лишь не заорать на него, не завопить, что причиненные городу страдания — его вина, что бессмысленных жертв и разрушений можно было избежать. Скрипя зубами, Канья мысленно ввинчивает всю свою ненависть в его голову. Какая глупость. Ненавидеть надо себя: это она сейчас сдаст последних своих верных людей на милость Аккарату и увидит, как закончится история белых кителей.

Рядом возникает Джайди и задумчиво смотрит вперед.

— Хотите что-то сказать?

— Вся моя семья, кто еще был жив, погибла во время боев.

Канья ахает.

— Мне так жаль. — Она хочет протянуть руку, тронуть призрака за плечо.

— Это война, — печально улыбаясь, произносит Джайди. — Я всегда тебе это втолковывал.

Канья уже готова ответить, но тут ее вызывает Аккарат. Наступил момент унижения. Как же она ненавидит министра. И куда подевалась та юношеская злость? Еще в детстве Канья поклялась уничтожить белых кителей, а теперь понимает, что от ее победы смердит сгоревшими министерскими зданиями.

Она шагает вверх по ступеням, опускается на землю и делает кхраб. Аккарат, не торопясь ее поднимать, начинает обращенную к толпе речь:

— Испытывать горе от утраты такого человека, как генерал Прача, вполне естественно. При всем недостатке верности он был страстно предан своему делу, и хотя бы за одно это мы обязаны выказать ему уважение. Стоит помнить не только о последних днях, но и о тех долгих годах, когда генерал служил королевству, берег народ в смутные

времена. О тех его славных трудах я никогда не скажу ни единого дурного слова, несмотря на то что в конце он пошел по неверному пути. — Аккарат ненадолго замолкает, обводит толпу взглядом и говорит: — Мы, единое королевство, должны исцелиться. В знак доброй воли я счастлив сообщить, что королева одобрила мою просьбу: все, кто сражался на стороне генерала Прачи и поддерживал попытку переворота, помилованы — полностью и безусловно. Тем, кто по-прежнему желает работать в министерстве природы, заявляю: надеюсь, что нести свою службу вы станете с честью. Перед королевством по-прежнему стоит множество трудных задач, и предугадать, чем грозит будущее, невозможно. — Аккарат знаком разрешает Канье встать и подходит ближе. — Капитан Канья, несмотря на то что вы сражались не на стороне дворца, я дарую вам прощение и кое-что еще. — Он выдерживает небольшую паузу. — Мы должны помириться, найти общий язык как единое королевство, и как единый народ обязаны протянуть друг другу руки.

Все внутри Каньи стягивается в тугой узел, ей отвратительна эта церемония, но Аккарат продолжает:

— Как старшего по званию служащего министерства природы назначаю вас его главой. Ваши обязанности все те же: защищать королевство и ее величество.

Она потрясенно смотрит на Аккарата и замечает стоящего за ним Наронга, который, чуть улыбнувшись, в знак уважения приветствует ее поклоном. Потеряв дар речи, Канья делает ваи.

— Вольно, генерал. Пока можете отпустить своих людей, но уже завтра нас ждет прежняя работа.

Все еще не в состоянии вымолвить ни слова, она снова кланяется, потом смотрит на подчиненных, хочет отдать свой первый приказ, однако из горла вылетает лишь невнятное карканье. Сглотнув, Канья хрипло повторяет свои слова и видит на лицах удивление и смятение — точно такое же, что охватило и ее. На мгновение ей кажется, что они примут ее за самозванку, не станут выполнять команды, но тут отряд, как один человек, поворачивается на месте и маршем уходит с площади. Среди сияющих на солнце белых кителей шагает Джайди. Однако прежде чем уйти, он делает ей ваи, словно настоящему генералу, и этот жест ранит Канью, как ничто другое.

48

— Уходят, церемония окончена. Голова Андерсона падает на подушку.

— Значит, мы победили.

Эмико молчит, глядя вдаль, на парадную площадь.

В окно бьет обжигающее утреннее солнце. Андерсона знобит, колотит от холода, он обильно потеет и с наслаждением впитывает всем телом раскаленные лучи. Эмико кладет ему на лоб ладонь — удивительно холодную ладонь. Глядя мутными лихорадочными глазами, он спрашивает:

— Хок Сен пришел? Пружинщица грустно качает головой:

— Ваши люди не знают, что такое верность. Андерсон хочет рассмеяться в ответ, пробует стянуть с себя одеяла, но не может, тогда Эмико убирает их сама.

— Нет, знают. — Он снова оборачивает лицо к солнцу, впитывает свет кожей, тонет в потоках тепла. — Хотя я знал, что так будет. — На смех не хватает сил, тело будто рассыпается на части.

— Хотите еще воды?

Мысль о воде неинтересна. Жажды нет. Вот прошлой ночью жажда была страшная. Когда по приказу Аккарата явился врач, хотелось выпить целый океан. Атеперь — нет.

Осмотрев больного, доктор ушел напуганный, но перед тем сказал, что пришлет кое-кого и что надо доложить в министерство природы — пусть те выполнят свой ритуал черной оберегающей магии. Все это время Эмико пряталась тут, а после визита врача дни и ночи напролет сидела у постели.

Андерсон начал изредка ее узнавать, хотя до этого видел сны, бредил. Йейтс долго сидел на краю кровати, посмеивался, объяснял тщету его жизни, смотрел прямо в глаза и спрашивал, понимает ли он. Андерсон пробовал отвечать, но слова застревали в пересохшем горле. Йейтса это тоже веселило, он любопытствовал, что больной думает о замене его на недавно прибывшего торгового представителя «Агрогена». Потом пришла Эмико с мокрым полотенцем, и Андерсон был ей благодарен, безумно благодарен за внимание, за человеческое тепло... Мысль о «человеческом тепле» его даже позабавила.