"Нантская история" - Константин Соловьёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах, ловко! Ловко, чертовски ловко! — я захохотала, — Вот так отец! Вот так невинность!
Отец Гидеон улыбнулся — то ли смущенно, то ли с гордостью. Иногда блеск его очков не поддавался разгадке.
— И я благодарен вам, Альберка.
— За что? Я почти все время ошибалась.
— Это неважно.
— Я возомнила себя самой умной, отче. Не знаю, насколько тяжел этот грех по вашей ведомственной шкале, но теперь он меня гнетет. Я самодовольно пыталась разобраться в этом деле, смело строила теории, безапелляционно отвергала их, командовала вами… Кажется, теперь мне немного стыдно. В итоге я оказалась самой последней дурой. Все происходило на моих глазах, но я ничего не увидела.
— Ерунда, — он погладил меня по волосам, — Это все не имеет значение. Путь, который мы держим, у каждого свой. У некоторых он состоит из ошибок, у других — из сверкающих побед. Да что толку? Цель пути — не просто конечная точка, помните?
— Путь заканчивает уже не тот человек, что его начинал, — пробормотала я, — Помню.
— Вот и отлично. Этот путь закончила уже не та Альберка, что начинала.
Я попыталась улыбнуться — и у меня неожиданно это даже получилось.
— Пожалуй, верно, отче. Та Альберка, которая его закончила, наверно, будет немного отличаться от прежней. Она… Черт возьми, я думаю, она немного поскромнее и может даже чуточку разумнее…
— Верно, — отвечал отец Гидеон с ясной улыбкой, — Теперь вы поняли.
— Но, черт возьми, она пьет вина не меньше чем старая! Клаудо, бурдюк! Это надо хорошенько отметить. Скорее пойдем домой, отче. Если Бальдульф не запорет нас обоих насмерть за эту сумасбродную прогулку, мы закатим настоящий пир! Мясо, мед, ребрышки, копченая рыбешка, похлебка с горохом, ржаные лепешки с луком, грибы… И море вина, конечно! Я отправлю Бальдульфа в трактир чтобы он скупил все вино до последней капли!
— Извините, но торжествам придется немного подождать. Нынче другой праздник. Праздник Тела и Крови Христовой. Я зайду лишь чтобы забрать бутылочку «Бароло». Если вы не против, конечно.
Мы рассмеялись.
Я взглянула в окно и обнаружила, что ночь, завладевшая городом, трусливо бежит, как уличный кот, пытающийся спрятаться под забором. Где-то наверху уже виднелась грязно-серая клякса, стремительно расширяющаяся.
Наступал рассвет нового дня.
EPILOGUS
Нечистый дух изворотлив и многообразен… Мудрого уловляет мудростью, крепкого — крепостью, богатого — богатством, благообразного — красотой, красноречивого — красноречием. О как коварен умысел лукавого и князя мира сего! Он останавливает всех на временном и тленном и заставляет забыть о вечных благах, но никто этого не замечает.
Преподобный Ефрем СиринЭто и в самом деле было величественное зрелище. Величественное и завораживающее. По крайней мере, за всю свою жизнь мне не приходилось видеть ничего подобного, и теперь я смотрела во все глаза, пытаясь не пропустить ни малейшей детали. Но деталей было так много, что уследить за всеми ними было совершенно невозможно.
Собор Святого Дометиана был внутри не очень велик, но очень величественен. Он был возведен много веков назад и сейчас, с любопытством рассматривая его каменные внутренности, я думала о том, что когда-то, должно быть, под этими сводами могла разместиться добрая четверть горожан. Нет, Собор Святых Петра и Павла, главный собор Нанта, был куда больше, Бальдульф говорил, что для того чтоб пересечь его мраморный зал обычному человеку надо четверть часа. Но здесь было что-то особенное. Как будто спрятанный под темными гранитными плитами компрессор наполнял огромное помещение особенным, свойственным только этому месту, воздухом.
И я была готова поклясться, что дело тут не в мире и елее.
Бальдульф нашел для нас удобное местечко у ближайшего к трансепту нефа[21], позволяющее наблюдать за всем происходящим. Мы были на самом верху и видели почти все. Хор походил на длинную площадку для игры в непонятную мне игру. Пресвитерий, сверкающий металлом и бархатом, выглядел грозно поднявшейся палубой имперского фрегата, и алтарь из-за этого казался невысокой богато украшенной орудийной башней. С возвышения, на котором мы оказались, я видела шевелящееся людское море, состоящее из неисчислимого множества пестрых точек. Здесь я сама себе казалась птицей, поднявшейся в зенит. Отсюда величественность собора поражала воображение. Огромная каменная чаша, хранящая в своих чертах печать особого предназначения. Грандиозное сооружение, созданное руками многих людей, сейчас оно пришло в движение и сам воздух внутри него трепетал, заряженный неизвестными мне энергетическими частицами. Сейчас здесь происходило нечто особенное.
Мне быстро прискучило обозревать фрески, изображающие сцены из Евангелия. Апостол Петр был на них карликом с непропорционально большой головой и острыми ушами, апостол Матфей выглядел усталым пьяницей, а апостол Павел явно страдал желтухой. Я знала, что этим фрескам не одна сотня лет, но сейчас меня больше интересовало то, что происходит внизу.
Отец Гидеон стоял внизу, на своем возвышении, и был не похож сам на себя — вместо строгой черной сутаны, в которой я привыкла его видеть, он был облачен в белоснежную альбу, поверх которой покачивалась расшитая золотом и, верно, тяжеленная как стальная кираса, фелонь. И выглядел в эту минуту неимоверно торжественно. Он нараспев читал молитву на латыни, из которой я выхватывала только отдельные слова — «Anima Christi», «о bone lesu» и «saeculorum» — и даже взгляд его заключал в себе торжественность. Это был и отец Гидеон, и в то же время как бы и не он. Можно было подумать, что через высокую биретту с тремя крыльями к нему подключились высшие силы, которые теперь вещали его ртом. В этом было что-то жутковатое, но очки отца Гидеона, ничуть не изменившиеся, успокаивающе блестели с покрасневшего, лоснящегося потом, лица.
Он был не одинок — во время службы ему помогали диаконы, похожие на важных, медлительно вышагивающих, аистов в своих плотных далматиках. Еще были министранты в хрустящих накрахмаленных стихарях, сами торжественные до бледности, их мальчишеские лица можно было бы рассмотреть даже в кромешной темноте. У дверей безмолвными стражами замерли остиарии[22]. Один из них, убедившись в отсутствии у меня церковной метки, долго отказывался пустить нас с Бальдульфом внутрь, и только сам отец Гидеон убедил его пропустить странных гостей.
Я ни разу не присутствовала на торжественных службах, хоть и не единожды видела их записи в информатории. Это было… Мне пришлось потратить некоторое время, подыскивая подходящие слова. Это было немного пугающе, но в то же время захватывающе. Обилие света, колыхающегося золота, праздничные одеяния, запах… Можно было представить себя частью непонятной, но очень сложной игры, изобилующей столь же непонятными фигурами. Но общая торжественность против воли захватывала, настраивала на какой-то странно-умиротворяющий лад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});