Феникс (СИ) - Колышкин Владимир Евгеньевич

   И все же нельзя не сказать о том, что наша способность удивляться несколько притупилась за последнее время - столько разных чудес мы повидали. "Андрей", присев на песок рядом с нами, со мной и Владленой, сообщает, что остров совершенно безопасен. Владлена выливает на его голову елей восхищения по поводу необыкновенных способностей нашего ангела-хранителя, благодарит за свое спасение. Но я вижу, что она все еще побаивается этого странного существа. Она поднимается и уходит к костру. Казаки радостно ее встречают, угощают чаем, пытаются развеселить похабными анекдотами. Она, кажется, уже оправилась от шока, сегодня даже искупалась один раз: приглаживает рукой мокрые волосы, смеется. Лишь изредка оглядывается на меня, и тогда в глазах ее вновь появляется тревога.

   Впрочем, в его присутствии я тоже чувствую себя не совсем уютно. Лучше всего снимает неловкость деловое общение, и я спешу поделиться с ним своей озабоченностью по поводу войны муравьев и безопасности нашего "лесного отряда". "Могу вас уверить, что позабочусь о их безопасности", - отвечает ангел-хранитель, скрестив по-турецки ноги и вглядываясь в сторону материка из под ладони, козырьком приставленной ко лбу. Только сейчас я замечаю, что внешность его изменилась. Теперь он походит на Цезаря времен галльских войн. Он снимает с головы засохший пальмовый венок и бросает его в воду. Длинный светлый язык набегающей волны Пермского моря слизывает венок и начинает пробовать его на вкус, вертя так и эдак.

   Владлене, видимо, наскучило шумное общество казаков, она возвращается ко мне, ложится рядом.

   - Ну, не буду вам мешать, - тактично заявляет странное существо и поднимается во весь рост.

   Поджав зачем-то одну ногу, он стоит на одной ноге, как цапля, прикрыв веком левый глаз. Черный его плащ театрально трепещет на ветру, хотя на самом деле никакого ветра нет. Опять сценические эффекты, думается мне. Окончив свою странную медитацию, он рассыпается стаей белоснежных чаек, улетает в сторону материка. Мы опять вздрагиваем.

   Когда шум десятков крыльев стихает и пульс наш приходит в норму, Владлена нежно проводит ладонью по моему плечу. Я обнимаю ее и целую в мочку уха.

   - Ты знаешь как разбудить женское в женщине, - говорит Владлена, смеясь.

   Маявшиеся от безделья казаки затевают возню. Кто-то кого-то прижал, и этот кто-то верещит дурным голосом. Все-таки шутки у них порой садистические. Владлена покосившись на них, говорит:

   - Они, по-моему, завидуют нам...

   Она верно подметила. Парни молодые, кровь играет... а женщин нет... А их атаман, вместо того, чтобы блюсти себя подобающим образом, милуется с бабой. Я не собираюсь бросать Владлену в набегающую волну, напротив, я недавно ее оттуда достал, но руку с ее талии убираю, ложусь на спину и смотрю в небо.

   - Я люблю тебя... - неожиданно, с радостным подъемом, заявляет Владлена.

   Я понимаю, как ей трудно было произнести эту фразу. И произнеся ее, она с облегчением вздыхает, но вместе с тем, напряженно ждет моего ответа. Я слежу за бегом облака, похожего на скачущего коня, с сожалением наблюдаю, как он медленно превращается в верблюда, и не знаю что ответить. Наконец, выдавливаю из себя почти искренне:

   - Ты мне тоже нравишься...

   Она, наверное, понимает мое состояние и не лезет в душу. И я за это ей благодарен. Некоторая неловкость постепенно рассеивается, как дым, разгоняемый ветром. В общем-то, мы были довольны - ритуальные фразы сказаны и не стоит уточнять, насколько сильны наши чувства друг к другу. Время покажет. У нас впереди вся оставшаяся жизнь.

   Глава тридцать первая

   ЭКСПЕДИЦИЯ: ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

   Утром двенадцатого дня с начала похода нас будят отдаленные раскаты грома. Но к великому удивлению небо абсолютно безоблачно. Рокотание приносится со стороны материка. Там полыхает зарево. Горизонт погружен в сизую мглу. Небо сверлят черные вращающие клубы дыма. По временам в том далеком аду что-то вспыхивает ярким пламенем то в одном месте, то в другом. Вообще, это подозрительно похоже на бомбардировку. Правда, никогда в жизни я не был под настоящей бомбардировкой и поэтому о сути происходящего могу лишь строить предположения.

   Прибегает хорунжий Свистунов и кричит, протягивая мне бинокль: "Наша авиация бомбит муравьиные города!" Я беру у него бинокль и всматриваюсь в скачущую даль. Когда дрожь в руках мне удается погасить, вижу: какие-то черные мошки вьются над материковым берегом, или нет, даже дальше, в глубине над лесом. Черные мошки "какают" совсем уж крошечными точками, которые падают на землю, и тогда происходит вспышка, без звука, как в немом кино. Лишь спустя долгие секунды слышны отдаленные раскаты. Меня охватывает безотчетный гнев. "Наша авиация!", - зло насмехаюсь я. - Человек неисправим. Стоит ему где-нибудь появиться, как он начинает сеять смерть в массовом масштабе. Ликование Свистунова умеряется, он старается придать своей физиономии сельского учителя озабоченный вид. Но гордость за нашу мощь его так и распирает.

   Я связываюсь с Базой, но мне никто не отвечает. Одна "мошка", увеличиваясь в размерах, становится похожей на стрекозу, наконец, "стрекоза" превращается в ясно различимый вертолет. Наш маленький отряд сходит с ума. Ликованью нет предела. Все свистят и подбрасывают в воздух рваные кепки. Взметая вихри водяной и песчаной пыли, вертолет садится вблизи песчаной косы, на горячем мелководье, чтобы не запороть двигатель. Песок вредно на него воздействует, да и на лопасти винтов тоже.

   Из летающей машины выпрыгивает знакомый летчик Петров, улыбаясь белозубой улыбкой аса, идет мне навстречу. Чтобы не подавать ему руки, я громко с ним здороваюсь словесно, с усиленным киванием головы, точно китайский болванчик, и беру в руки вещевой мешок с каким-то барахлом, даже, кажется, не своим.