История второй русской революции - Павел Милюков

«В. Н. Львов, по его словам, приехал по поручению А. Ф. Керенского с предложением высказать ему мои взгляды на три варианта организации, намеченные самим А. Ф. Керенским... Я заявил, что, по моему глубокому убеждению, я единственным исходом считаю установление диктатуры и объявление всей страны на военном положении. Я просил В. Н. Львова передать А. Ф. Керенскому и вам, что участие вас обоих в составе правительства считаю безусловно необходимым, просил передать мою настойчивую просьбу приехать в Ставку для принятия окончательного решения, причем заявил, что ввиду имеющихся у меня точных сведений о готовящемся в Петрограде выступлении большевиков я признаю положение крайне грозным и в частности считаю нахождение вас и А. Ф. Керенского в Петрограде весьма опасным для вас обоих, почему предложил приехать в Ставку, гарантируя своим честным словом вашу полную безопасность». Таково было то объяснение «ультиматума», которое Керенский мог, если бы хотел, получить накануне вечером.

Далее, однако, Корнилов говорит о последствиях того, как этот «ультиматум» был принят. Несмотря на то что и Савинков был уведомлен о дальнейших суждениях Ставки о «коллективной» диктатуре в совершенно нелепой «иносказательной» телеграмме Филоненко (которой Савинков не понял), несмотря на определенное обещание Керенского «выехать сегодня в Ставку, чтобы здесь принять окончательное решение», «я сегодня получил телеграмму о моем отозвании». Следует практический вывод, намеченный Корниловым: «Я глубоко убежден, что совершенно неожиданное для меня решение правительства принято под давлением определенных организаций. Уходить под давлением этих людей со своего поста я считаю равносильным уходу в угоду врагу с поля битвы. Поэтому в полном сознании своей ответственности перед страной, перед историей и своей совестью я твердо заявляю, что в грозный час, переживаемый нашей родиной, я со своего поста не уйду».

VIII. Корнилов выступает против правительства

«Измена» или недоразумение? Опоздали. Заявление Корнилова создавало совершенно новое положение. Теперь уже его отказ подчиниться, а не мнимый «ультиматум», создавшийся на почве словесной путаницы В. Н. Львова, являлся отправным фактом при суждении о его «мятеже». Но пока не было распутано «недоразумение» с ультиматумом, группа людей, стоявших у аппарата на Мойке, все еще старалась извлечь из заявлений Корнилова материал для разъяснения этого «недоразумения», считая, очевидно, что, если будет устранена причина отказа Корнилова, то сам собой устранится и собственно отказ. Ответ Савинкова Корнилову продолжал стоять на почве самооправданий и «восстановления исторической точности» фактов минувшего. Он, Савинков, просил конный корпус для подавления «всяких попыток» восстания, «откуда бы они ни шли». «Если бы даже сам Керенский объявил себя диктатором, то нашел бы в нем, Савинкове, врага»... По существу же ему, Савинкову, «не надлежит ныне спорить», а только «доложить» Временному правительству о разговоре. Но он «боится, что недоразумение сыграло роковую для нашей родины роль», и «из изложенного Корниловым усматривает, что Львов сыграл в этом деле плачевную, если не сказать больше, роль».

Разговор Савинкова по прямому проводу происходил в присутствии Маклакова, товарищей министра Пальчинского, Якубовича и князя Туманова, полковника Барановского и комиссара Северного фронта Станкевича. У всех этих лиц по мере хода разговора возникло чувство облегчения. Слава Богу, не только Савинков не в «заговоре», но и никакого «ультиматума» не было. Точка зрения «недоразумения» начала брать верх над точкой зрения «мятежа». После Савинкова Маклаков, познакомившийся с Корниловым за год перед тем в Галиции, перед самым пленом генерала, добавил по аппарату несколько слов предостережения от себя. Он сказал наконец то, что надо было сказать Корнилову с самого начала. «В передаче Львова ваше предложение было понято здесь (как мы только что видели, понято и Савинковым) как желание насильственного государственного переворота. Глубоко рад, что это, по-видимому, недоразумение. Вы недостаточно верно осведомлены о политическом настроении... Необходимо принять все меры, ликвидировать все недоразумения, без соблазна и огласки... Правительство своим последним неосторожным шагом еще более обострило положение. Я охотно встретился бы с вами, с А. Ф. Керенским и Б. В. Савинковым и здесь, и в Ставке и думаю, что недоразумение могло бы быть устранено при личных объяснениях».

Этим осторожным осведомлением политический деятель, один из приглашенных Корниловым на совещание в Ставку, думал перевесить дурные советы в Ставке безответственных фаворитов Корнилова. Увы, эти советники ближе — и физически, и морально — к Корнилову, и с последствиями их советов мы скоро встретимся.

Как только для присутствующих стало выясняться, что «ультиматум» может быть понят как недоразумение, Савинков, чтобы не терять времени, из аппаратной комнаты послал Керенскому адъютанта с просьбой повременить с опубликованием о Корнилове. Разговор происходил в четыре и в шесть часов. Замешкавшись немного после переговоров, Савинков и Маклаков отправились сообщить правительству радостное известие, что «недоразумение разъясняется»...

Увы, они опоздали... «Вернувшись в восемь часов в Зимний дворец, — рассказывает Савинков, — я застал там Некрасова, который в резкой форме заявил мне, что из-за моей просьбы повременить с опубликованием дела Корнилова Временное правительство опоздало». Не «опоздать» — это ведь основная руководящая мысль Керенского. «Я, — прибавляет Савинков, — этого замечания не понял». И трудно было понять его, ибо из собственных заявлений Некрасова оказывается, что они с Керенским вовсе и не думали ждать. Они действовали, пока Савинков разговаривал на проводе, действовали даже и прежде самого разговора. Объявление, которое еще в час дня предполагалось опубликовать только после переговоров с Корниловым, уже было разослано повсюду до возвращения Савинкова с прямого провода. А о мерах, принятых до разговора по проводу, вот что рассказывает Н. В. Некрасов: «Распоряжение приостановить движение эшелонов корниловских войск по железным дорогам, подписанное А. Ф. Керенским, было передано мной П. П. Юреневу, подавшему накануне прошение об отставке, но оставшемуся вместе с другими министрами при исполнении служебных обязанностей. П. П. Юренев заявил, что он свои обязанности по руководству министерства с себя слагает. Тогда мной были вызваны Ливеровский и Коржановский (товарищи министра путей сообщения), и распоряжение А. Ф. Керенского немедленно приостановить движение корниловских эшелонов было отдано им. Я помню, как через два часа после этого Ливеровский по телефону сообщил мне, что эшелоны прорываются насильно и что их можно остановить только силой же. Для этого необходимо разобрать путь и устроить искусственное крушение. Об этом было сейчас же доложено А. Ф. Керенскому, и он без всяких колебаний отдал распоряжение применить эти героические средства... Все эти распоряжения были отданы А. Ф. Керенским еще до разговора Б. В. Савинкова с генералом Корниловым по аппарату, то есть до 4 часов дня 27 августа».

В восемь часов вечера, когда вновь собрались министры, оставалось лишь сообщить им о совершившихся фактах. Керенский и Савинков доложили бывшему правительству о «новых обстоятельствах», открывшихся в промежутке. В. Н. Львов, очевидно, «передал все дело в значительно преувеличенном виде и углубил содержание переданного ему генералом Корниловым требования». Далее «имеются основания предполагать», что сами эти требования «явились результатом воздействия на Корнилова со стороны Львова, который в силу каких-то соображений заверял генерала Корнилова, что ведет с ним переговоры по поручению некоторых членов Временного правительства». Что оставалось делать экс-министрам, получившим такие сведения? По сообщению корреспондента «Русских ведомостей», правительство вполне благоразумно «признало необходимым поручить А. Ф. Керенскому войти вновь в переговоры со Ставкой», то есть сделать то самое, чего тщательно избегал сам Керенский и что все его действия делали окончательно невозможным. Министры приняли, очевидно, предложение Савинкова[77].

Но как же могли, однако, министры «поручать» что-либо Керенскому, после того как они уже на рассвете передали ему неограниченные полномочия?[78]

Вечернее заседание 27 августа окончательно разрешило и этот вопрос. Около полуночи было предположено вручить верховную власть коллегии из пяти лиц, причем таковыми намечались Керенский, Некрасов и Терещенко, старый «триумвират», к которому присоединялись, предположительно Савинков и Кишкин (или Скобелев). Остальные члены Временного правительства превращались в простых руководителей отдельных ведомств, не входящих в состав верховной власти. Правда, вопрос о реконструкции власти тотчас же стал (с утра 27 августа, см. ниже) предметом спора между Керенским и Советом рабочих и солдатских депутатов. Но прежний состав Временного правительства с этого момента мог уже считать себя окончательно ликвидированным. Момент прощания в выражениях, ставших обычными, был отмечен Керенским: министр-председатель благодарил уходивших товарищей за те высокие чувства, которые их одушевляют в данную решительную минуту.