Однажды орел… - Энтон Майрер

Рэймон принес шахматы, бутылку «Грэнд Марниер», бокалы, и они начали партию. По тому, как человек играет в шахматы, о нем можно сказать многое. Он может или торопиться и делать необдуманные ходы, или быть слишком самоуверенным, или лишенным воображения, или робким, нерешительным, и вы быстро — за какой-нибудь час — поймете, с кем имеете дело, с такой же уверенностью, как если бы вам удалось прикоснуться рукой к самой сокровенной части души этого человека. Мессенджейл, подобно Рейю Лопесу, любил предпринимать наступление всеми силами на широком фронте. Он выдвигал каким-нибудь неортодоксальным приемом своих коней и слонов и создавал таким образом необычную позиционную ситуацию, открывавшую возможности для широкой фронтальной атаки; иногда, впрочем, он предпочитал располагать свои фигуры позади замысловатого сицилианского или голландского оборонительного рубежа с тем, чтобы позднее нанести ими сокрушительные удары на обоих флангах; наблюдая прищуренными глазами за вызванным этими ударами оцепенением противника, Мессенджейл, несомненно, испытывал удовольствие.

Дэмон, однако, обычно лишал его такого удовольствия: он никогда не впадал в панику, никогда не поддавался искушению брать хитроумно приносимые в жертву пешки и не позволял запугать или обмануть себя ложными атаками. Иногда он, разумеется, шел на риск, но лишь после тщательной оценки возможных последствий. И если ему приходилось прибегать к обмену фигурами, он делал это с обдуманной осторожностью, неохотно, всякий раз как бы взвешивая важность и ценность отдаваемой фигуры. К тому же Дэмон обладал воображением, был невероятно настойчивым и никогда не упускал из виду преследуемой цели.

Обычно шахматные баталии между ними протекали в какой-то мере по установившемуся шаблону: стремительная атака Мессенджейла, в которой он добивался временного позиционного преимущества, изобретательная защита Дэмона и затем ожесточенная схватка на истощение, которая закапчивалась или трудной победой одной из сторон или — так бывало чаще — ничьей. Сегодня игра развивалась по такому же шаблону, но Мессенджейл после обмена любезностями с Томми чувствовал себя несколько взволнованно, его сознание было переполнено противоречивыми предположениями. «У вас, например, слабых мест я не вижу», — сказала она; ее глаза при этом восторженно светились отраженным от свечей блеском. Что ж, она — да и вообще кто бы то ни было — знает его недостаточно…

Дэмон сделал очередной ход. Мессенджейл наклонился к доске и проанализировал возможные последствия, рассуждая и за себя и за противника. В результате размена коней Сэмюелю удалось продвинуть пешку на пятую горизонталь и быстро усилить ее. Мессенджейл сделал ход слоном и, снова откинувшись на спинку, продолжал наблюдать за сверкающими сквозь густую акацию и противомоскитную сетку яркими огнями в губернаторском дворце.

Дэмон сделал новый ход, и Мессенджейл, склонившись вперед, снова сконцентрировал внимание на игре. Ему все еще угрожала выдвинутая вперед пешка. Она стояла как скала, и по отношению к ней невозможно было ничего предпринять. Мессенджейл начал отвлекающую атаку на ферзевом фланге, попробовал наступать сдвоенными ладьями в центре, но Дэмон умело разгадывал и парировал его попытки, как будто ему заранее были известны все ходы противника. Эта необыкновенная проницательность Дэмона все более и более раздражала и даже злила Мессенджейла.

Из гостиной послышался звонкий смех Томми — короткий, в два тона смех, снова перешедший в едва слышное щебетание двух женщин. Мессенджейл пожал плечами и посмотрел на часы. Продолжать игру глупо, уже поздно. К тому же у него были иные планы на вечер. Неожиданно он предложил:

— Сэмюел, я уже устал. Давайте сочтем эту партию ничейной. Вы согласны?

— Конечно, — ответил Дамой с улыбкой. — Я с удовольствием соглашусь на ничью.

— Отлично. — Мессенджейл налил в фужеры ликер, и они обсуждали некоторое время убийство виконта Сайто во время недавнего военного мятежа в Токио, а также семь пунктов требования, предъявленного Нанкину Японией.

— Каково ваше мнение об этом, Сэмюел?

— По-моему, Чан Кайши допускает большую ошибку. Соглашение между Хо и Умэдзу ненадежно. Пользоваться помощью извне для разрешения внутренних проблем дело опасное. Японцы этим не удовольствуются.

— Возможно. А вы знаете, что сказал Макартур, когда Кесон спросил его, как он думает: можно ли, по его мнению, защитить Филиппинские острова? «Я не думаю, а знаю, что можно». Он как раз тот, кто необходим нам здесь. — Мессенджейл протянул ноги вперед и прикрыл глаза рукой. — Интересно, правда? Вся эта идея о человеке часа испытаний, о герое, появляющемся в момент наивысшего напряжения, — греческий миф, легенда о Барбароссе, теория Карлейля о герое, рожденном для решения данных проблем в данной обстановке. Он зашел в своей теории слишком далеко, конечно; но это факт, что великий человек — личность с превосходящим интеллектом и волей — действительно появляется в такие моменты чаще, чем не появляется. Хаос — обычное состояние человека, хаос и неопределенность. Человек, способный в такой момент решительно применить силу, меняет сознание своих современников. Разве такие люди не достойны быть воспетыми? Будь то Джейсон, или Ахиллес, или Наполеон…

— Однако не убедились ли мы в какой-то мере в том, что излишняя самонадеянность этих героев делала их уязвимыми и приводила к тому, что они плохо кончали?

Мессенджейл убрал руку от глаз. Именно из-за таких вопросов разговоры с Дэмоном казались ему забавными.

— Но это, собственно, уже ограничение искусства. Поиски форм. Искусство — это только грань жизни, строго предопределенная грань, поэтому оно занимает подчиненное место по отношению к жизни. Жизнь, если понимать ее как плоть и кровь, это материальная реальность. Возьмите Александра, Фридриха, Цезаря: они подчинили себе окружавшие их хаотические элементы и выковали из них инструменты своей воли: расплавили эти элементы и создали из них совершенно новые, захватывающие формы…

— Александр умер в возрасте тридцати двух лет от малярии, ран и излишнего употребления алкоголя, — медленно заметил Дэмон, — и эта империя через несколько месяцев развалилась.

— Это случайность. Фридрих умер, оставаясь на вершине славы и почета. А Бонапарт был легендарным императором французов в течение десяти лет. Дело, собственно, не в продолжительности жизни тех или иных героев, а в том, что они изменяют саму суть окружающего мира…

Дэмон молчал.

Наблюдая за ним, Мессенджейл находился весь во власти этого волнующего момента, этого не сравнимого ни с чем захватывающего ощущения торжества и полного превосходства над другими. Он вспомнил эпизод из своего детства. Ему было двенадцать лет, и он вместе со сверстниками находился в палаточном лагере в лесу. Мессенджейл предложил тогда Генри Шнейдеру, своему соседу, сыну местного торговца мясом, достать картошку из пылающего костра. Генри отказался. Когда же Мессенджейл стал упорно настаивать, Генри предложил ему достать картошку самому и назвал его трусом. Он до сих пор помнит тот момент с необыкновенной ясностью: безжалостные выжидающие взгляды сверстников, жаркое шипящее пламя костра, красное от злости круглое лицо Генри Шнейдера. Мессенджейл знал, что не справится с ним: Генри избил бы его и ему пришлось бы испытать унижение. Медленно, очень медленно, чувствуя на себе взгляды всех ребят, Мессенджейл сунул руку в огонь и сразу же почувствовал нестерпимую боль. Но он не закричал. Несмотря на то что от боли у него потемнело в глазах, Мессенджейл даже не вздохнул. Его сверстников охватил страх. Послышался чей-то изумленный приглушенный возглас. Мессенджейл даже изобразил на лице кривую улыбку… Ночью он плакал от боли (матери он сказал, что споткнулся, упал и угодил рукой в костер, — но этого уже никто из ребят не знал). Его авторитет среди сверстников стал после этого непререкаемым: ребята выполняли все его приказы, а те немногие, которые не повиновались, старались держаться от него подальше. Никто из них не захотел бы возразить ему в чем-либо или подраться с ним. Они просто боялись его…

— Сэмюел, — неожиданно прервал молчание Мессенджейл, — какова была бы ваша реакция, если бы я сказал, что вы напрасно теряете время?

— В каком смысле, сэр?

— Во всех смыслах. — Мессенджейл повернулся так, что его лицо оказалось прямо перед лицом Дэмона. — Послушайте, — продолжал он, — Глисона скоро переведут. По причинам, которые вы, может быть, знаете или, может быть, не знаете. Вы хотели бы попасть в штаб Макартура?

Дэмон улыбнулся:

— Я очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь вообще пожелал сейчас иметь меня в своем штабе.

— Ничего подобного. Я говорил о вас генералу. Если вы заинтересованы в этом, я смог бы кое-что сделать. Разумеется, мне вряд ли нужно напоминать вам, что дел, подобных делу Брэнда, больше быть не должно…