Другая Болейн - Филиппа Грегори

Я решила отпустить Джимми. Он обещал всего лишь показать мне дорогу на Тилбери, да и обратный путь не короток для мальчишки, который едет один. Он ничуть не обескуражен. С помощью специальной подставки взобрался на кривую спину своей лошадки, принял от меня монету и ломоть хлеба с сыром, чтобы съесть в дороге. Мы ехали вместе, пока наши пути не разошлись — он махнул рукой в сторону дороги на Саутенд, а сам повернул на запад, обратно по Лондонской дороге.

Вокруг ни души. Местность пустынная, ровная, безлюдная. Наверно, здешняя сельская жизнь сильно отличается от того, к чему я привыкла на плодородных землях Кента. Я скакала во весь дух, опасаясь воров — они вполне могут появиться на пустынной дороге среди болот. На самом же деле полнейшее безлюдье было мне только на руку. Там, где нет путешественников, нет и разбойников — некого грабить. С самого утра мне попались только двое — мальчишка гонял коров с недавно засеянного клочка земли, да пахарь вдали месил грязь на краю болота, а перья чаек летят во все стороны.

Продвигалась я довольно медленно, дорога идет через болота, почва раскисшая и топкая. Ветер с реки пахнет морем. Миновала пару деревушек, мало отличающихся от окружающей грязи — домишки с замызганными стенами и крышами. Неумытые ребятишки, вытаращив глаза, бежали вслед, вопя от восторга. До Саутенда добралась уже в сумерки, огляделась в поисках ночлега. Несколько домов, маленькая церковь, позади — дом священника. Постучала. Экономка встретила меня обескураживающе неприветливо, но я воззвала к ее гостеприимству, и она неохотно указала на каморку возле кухни. Ох, отругать бы ее за грубость, но я больше не Болейн, не Говард, теперь я бедная одинокая женщина с пригоршней монет в кармане и решимостью в сердце.

— Благодарю вас, — как будто это самое подходящее жилье. — Не могли бы вы раздобыть воды для мытья? И чего-нибудь поесть?

Услышала звон монет, и отказ сменился согласием. Принесла воды, потом и мясную похлебку в деревянной миске. На вид, да и на вкус еда приготовлена не сегодня и даже не вчера, но я слишком голодна, чтобы разбираться. Доела, да еще собрала все с донышка хлебом. Потом упала на свою убогую постель и крепко проспала до рассвета.

Экономка с утра начала возиться на кухне — подмела пол, разожгла огонь, чтобы приготовить своему хозяину завтрак. Позаимствовав у нее сухое полотенце, я вышла во двор умыться. Помыла ноги у колодца, недовольные цыплята крутились тут же. Как же хочется выкупаться как следует, сменить платье, но с тем же успехом можно мечтать о паланкине, в котором меня донесут эти последние несколько миль. Если он меня любит, не обратит внимания на чуток грязи, а если нет, какая разница.

За завтраком экономка полюбопытствовала, почему я путешествую в одиночестве. Она успела рассмотреть и мою лошадь, и мое платье, отлично поняв, сколько они могут стоить. Я ничего не ответила, отрезала ломоть хлеба на дорогу, сунула в карман, отправилась седлать лошадь. Уже вскочив в седло, позвала ее во двор и спросила:

— Можете показать, как добраться до Рочфорда?

— От ворот сразу налево, держитесь прямо на восток, за час доберетесь. А к кому вы там? Болейны теперь всегда при дворе.

Буркнула что-то в ответ. Не хотелось мне, чтоб она узнала — я, Болейн, проделала такой долгий путь ради человека, который меня даже не приглашал. Чем ближе к его дому, тем страшнее, к чему лишние свидетели моего безрассудства? Пустила лошадь рысью, выехала со двора, свернула, как было сказано, налево, и дальше, прямо навстречу восходящему солнцу.

Рочфорд — деревушка с десятком домишек, теснящихся вокруг пивной на перекрестке дорог. Наш дом — за кирпичной оградой, в глубине довольно большого парка, с дороги его даже не видно. Можно не опасаться, что меня заметит кто-нибудь из слуг, а заметит, так не узнает.

Какой-то юнец лет двадцати лениво опирается на ограду. Дорога пустынна, ветрено, холодно. Если это испытание странствующего рыцаря, почему оно так уныло? Вздернув подбородок, подзываю парня:

— Где тут ферма Уильяма Стаффорда?

Он вынимает соломинку изо рта, делает шаг ко мне. Разворачиваю лошадь, чтобы он не смог достать до поводьев. Могучий лошадиный круп заставляет его отступить. Убирает волосы со лба, повторяет в замешательстве:

— Уильяма Стаффорда?

Вынимаю пенни из кармана, держу двумя пальцами перед его носом.

— Да!

— Новый джентльмен? — переспрашивает парень. — Из Лондона? Яблоневая ферма. Нужно свернуть направо, к реке. Дом с соломенной крышей, рядом конюшня. Яблоня у дороги.

Ловко подхватывает брошенную монету, спрашивает с любопытством:

— А вы тоже из Лондона?

— Нет, из Кента.

Поворачиваю лошадь и скачу дальше по дороге, высматривая реку, яблоню, конюшню, дом под соломенной крышей.

За дорогой начинается спуск к реке. На берегу — заросли камыша. Взлетают с тревожным кряканьем утки, появляется цапля, длинные ноги, изогнутая шея, хлопает гигантскими крыльями, садится неподалеку. Поля за низкими живыми изгородями из боярышника, лоскутки пожелтевшей травы возле самой реки — возможно, из-за соли. Ближе к дороге трава зеленее, но все равно кажется поникшей, наверно после зимы. Не сомневаюсь, весной Уильям снимет с этих лугов хороший урожай сена.

С другой стороны земля распахана. В каждой борозде блестит вода, эта почва никогда не просохнет. Далеко к северу — поля, засаженные яблонями. А вот и одинокая старая яблоня склонилась над дорогой, нижние ветки обрезаны, серебристо-серая кора растрескалась от старости. В развилке ветвей — пышный зеленый куст омелы. Повинуясь внезапному порыву, направляю лошадь к дереву и срываю побег. Так, с самым языческим растением в руке, сворачиваю с дороги на тропинку, ведущую к его дому.

Домик будто сошел с детского рисунка. Длинный, приземистый, четыре окошка на верхнем этаже, еще два и дверной проем между ними — на нижнем. Дверь — как на конюшне, разделена на верхнюю и нижнюю створки. Я воображаю — совсем недавно семья фермера и животные жили тут все вместе. В стороне от дома конюшенный двор, чистый, вымощенный булыжником, дальше — поле, полдюжины коров пасется. Конь выставляет морду через ворота, я узнаю охотничью лошадь Уильяма, на которой он скакал бок о бок со мной по песчаному берегу в Кале. При виде нас лошадь начинает ржать, моя отвечает, как будто тоже вспоминает те солнечные осенние денечки.

На шум открывается дверь, он выходит на яркий свет из темноты, руки в боки, смотрит, как я подъезжаю. Не меняет позы, не говорит ни слова. Я без посторонней помощи соскальзываю с седла, открываю ворота в сад. Молчит, даже не здоровается. Забрасываю поводья на створку ворот и все еще с омелой в руке подхожу к нему.