Мои ночные рефлексии - Ирина Гербертовна Безотосова-Курбатова

Пример из реальной жизни. 1987 год. Август. Меня буквально «сняли» с автобуса, когда я в свой законный отпуск должна была поехать в Воронеж в гости. Нужно срочно было отправляться совсем в другое место (Колпачки) — в колхоз со студентами (своей первой кураторской группой) — на сбор помидоров. Целых два месяца были кошмарными (я это вскользь описала в своих эссе «Страсть к воде: мои заплывы» и «Мои болезни: с врачами и без врачей»). Да, действительно было очень нелегко как физически (вставать нужно было в 6 утра!), так и психологически (студенты «отрывались» как хотели — но я им не препятствовала). И — это несмотря на то, что по вечерам (как когда-то в пионерском лагере на Дону своим дорогим «пионерчикам») я им рассказывала интересные истории и, вообще, относилась к ним очень доброжелательно. Но то, с чем мне пришлось столкнуться — я даже представить себе не могла. Дело в том, что, когда я училась в институте, мы о преподавателях никогда не сплетничали (и я хорошо понимаю почему — мы учились!). А в сельхозе студенты почти никогда (за исключением единиц) не учились (См. мое эссе «Мир непрофессионалов») — вузы очень разного уровня. В таком отстое бурлили любые сплетни. В частности, тогда в колхозе про себя от одной своей студентки я узнала, что я, оказывается, «весь год жила с каким-то студентом». Передать мое состояние невозможно! Я так была ошарашена, что только и сказала ей: «Это по определению невозможно — я три месяца назад разошлась с мужем и — живу с родителями» (как будто оправдывалась!). Она сверкнула своими злыми глазами и — усмехнулась. Никогда в жизни я ни с какими студентами никакие границы не переходила! Никогда! Для меня в тот момент все рухнуло! И начался в моей душе — ад. Виду я, конечно, старалась не подавать. По вечерам уплывала на 10 километров в Цимлянском водохранилище. Но даже эта релаксация меня не спасла — я тяжело заболела. Сначала у меня (гипертоника с моим обычным 150/110) рухнуло давление (90/50) — мне было очень тяжело ходить и силы мои растаяли — я все время себе говорила: «Почему нельзя завернуться в пыль и — исчезнуть?». А уже в начале октября скорее всего произошел инсульт плюс щитовидка (свое жуткое состояние на протяжении многих лет я описала в своем эссе «Мои болезни: с врачами и без врачей»). Но из лап врачей (хотели положить в больницу на год!) я вырвалась, потом годами стоически переносила постоянные головокружения, внутреннюю дрожь, головные боли и многое другое. Поэтому я очень верю, что из-за гадкой сплетни можно действительно даже умереть. Потом несколько лет спустя, я обо всем (и о том, что творилось в колхозе — тоже — но это была другая история) рассказала декану факультета Валерию Ивановичу Федякину. А другая история эта была связана тоже с одним очень намеренно организованным Армагеддоном («возглавлял» всю эту колхозную дребедень один пятикурсник с агрофака, очень неприятный тип, и мы с моей напарницей старались, вообще, с ним не пересекаться — но он решил, наверное, показать нам (особенно мне!), что мы без него никто — и в одно из воскресений просто исчез. А вечером неожиданно вырубилось все электричество — и весь лагерь погрузился во тьму. И вдруг в этой кромешной тьме раздался рев «тысячи моторов» — это ворвались местные рокеры — человек 25–30. Моя напарница была в ужасе. Но я, как обычно, включив логику, поняла, что спасти «своих девственниц» мне не под силу, и приняла решение — пойти в свой вагончик и — лечь спать. Моя напарница такого решения от меня не ожидала: «Что с нами со всеми будет?». «Ничего не будет!» — сказала я уверенно — и сама в это поверила. Всю ночь ревели моторы, слышался визг, мат, обрывки каких-то выкриков. А потом часа через три-четыре все стихло. На следующее утро появился «главнюк» и подошел ко мне: «Ну, как вы тут без меня?». «Нормально». Он опешил: «Как это нормально — что … ничего не произошло?» Я снова ответила: «Все прекрасно!». Такой облом! Он, наверное, думал, что я буду истерить, побегу жаловаться в институт, а он издевательски будет доказывать нашу несостоятельность как «приставленных преподов» (у нас, кстати, никаких полномочий и не было — я это с самого начала поняла (и меня это совершенно не задевало! Но зачем из мужского института нужно было посылать преподавателей женщин?). Валерий Иванович, три года спустя, с огромным интересом выслушал мою историю, очень пожалел, что я не приехала к нему в деканат (но тогда я его совсем не знала — только потом наше общение (как и с Семеном Семеновичем) переросло в большую интеллектуальную дружбу (См. мое эссе «Одна большая интеллектуальная дружба»). И еще. Он по-доброму засмеялся и вдруг сказал по поводу моих переживаний о сплетне (запоздалая психотерапия?): «Ирина, не расстраиваться надо было — а гордиться — многие бы хотели, чтобы в них влюблялись!». Скажу честно — я совсем не хотела гордиться — во мне снова прошелся смерч! — и — я с ним поспорила. Это психология мужчины (любого — даже такого невероятно порядочного, каким был Валерий Иванович!). А психология женщины (вот здесь соглашусь — не любой) — другая. Совсем недавно у меня произошел очень неприятный конфликт со своей «подругой» — она считает, что теплых отношений вообще никогда не бывает, т. е. её надо понимать так: между теплыми нормальными и горячими порочными отношениями — очень тонкая грань, как она выразилась, — капля (вообще-то слово «капля» употребляют совсем в другом контексте, в контексте терпения: «последняя капля»). Я была расстроена. И решила спор не продолжать. Правда, меня поразил не столько смысл ее бреда, сколько та злость, с которой все это было сказано. Но по телефону вечером она снова нападки продолжила: «Ты же сама меня учила Фрейду!». «Во-первых, не тебя, а своих студентов. Во-вторых, Фрейда интерпретируют всегда неверно, потому что сам он ничего такого никогда не говорил, а, наоборот, всегда подчеркивал, что «сексуально озабоченные» — это всегда больные люди. Недаром сам Фрейд уже после 46 лет всякие отношения со своей женой прекратил (в отличие от Юнга — тот всегда был озабочен своими юными пациентками!)». Но, на мой взгляд, «сексуально озабоченные» — это, как правило, в первую очередь — пустые примитивные люди (я не говорю здесь о глубоких