Совьетика - Ирина Маленко

Телевизор в Голландии я тогда почти не смотрела – во-первых, некогда, слишком много всего интересного происходило и без него, во-вторых, из-за языка (хотя все иностранные фильмы в Голландии показывают на языке орогинала, с субтитрами). Единственное, что я посмотрела за эти два месяца – это английский фильм «Письмо к Брежневу» (к слову, симпатизирующий Советскому Союзу, но все равно очень смешной -в изображении деталей) и сатирическую программу «Kijk op de week ” с участием Кееса Ван Коотена и Вима Де Би, которую Мариэтта ни разу не пропустила. Передача эта была на голландском, но я пыталась по выражению лиц комиков угадать, о чем они ведут речь.

Мариэтта и Ханс стали для меня за эти два месяца почти родными. Я смотрела на них советскими глазами – и считала их друзьями тоже на советский манер.

Я не знала, что была для них своего рода забавной экзотической зверушкой, которую можно было продемонстрировать родным и знакомым. Им искренне нравилось развлекать меня и наблюдать за моими по-детски непосредственными реакциями: во время дня рождения Мариэтты, когда я приготовила для ее гостей неведомый им экзотический борщ, который гости ели из маленьких пиал, расспрашивая меня потом о рецепте. Когда Мариэтта знакомила меня со своей подругой с Арубы, которая рассказывала мне, где можно купить учебник языка Бобби – папиаменто. Когда Ханс возил меня на старый, разваливающийся олимпийский амстердамский велотрек – после того, как я рассказала ему о том, как у нас в городе на треке много лет назад выступал их земляк Ян Янсен . Когда Ханс показывал мне игры со своим компьютером, который отзывался логическими, по мнению самого компьютера, фразами на любые твои фразы. Когда он водил меня в гости к своей сестре, где я гладила часами ее кошку, а Ханс в отсутствии Мариэтты отпускал мне комплименты вроде «в моей следующей жизни, Женя, я хотел бы быть Вашим котом». Когда мы вместе с Хансом ездили на велосипедах и переправлялись с ними на пароме до Заандама – посмотреть знаменитый домик Петра Первого. Когда я рассказывала им обоим, как, сама того не ведая, попала в Валлечьес, квартал красных фонарей – в поисках по карте находящегося там неподалеку Музея Библии: подняла от карты голову и обомлела… (Через Валлечьес я бежала так, словно меня прогоняли сквозь строй: стыдно было даже находиться в таком месте!) Когда Мариэтта водила меня вместе с девочками в музей мадам Тюссо, где я наотрез отказалась фотографироваться со статуей Горби… Когда ее «голубой» коллега-протестант водил меня в на службу в церковь на французском языке, где я познакомилась с беженцами из Конго. Когда я вместе со всем их семейством поехала на Пасху в Берген-на-море, навестить ее родителей, по просьбе папы-коммуниста, и мы с Эстер и Марицей искали по всему саду запрятанные там шоколадные яйца… К слову, родители- бывшие коммунисты жили в настоящем старинном мини-замке…

…В Арнеме – единственном голландском городе, где есть троллейбусы – к нам подошел пожилой человек, который ждал нас там с самого утра. Он говорил по-русски, причем хорошо.

– Моя жена русская, и она очень хочет с вами встретиться! Мы с ней познакомились, когда ее в Германию угнали на работу… и меня тоже. И вот с тех пор она здесь и живет.

Нашим ребятам оказалось не до нее, а мне стало жалко пожилого человека, и я поехала с ним. И не пожалела об этом.

Розалия Ивановна работала учительницей народных танцев. Она вовсе не была никакой антисоветчицей – наоборот, она с гордостью рассказывала о том, как еще ребенком, до войны видела у себя в родном Крыму Сталина. Ей было обидно, конечно, что ее оставшиеся в СССР родные все эти годы не хотели с ней знаться потому что она вышла замуж за голландца («мало ли, вдруг неприятности будут!»), хотя она была вхожа в советское посольство, и гражданства нашего ее никто не лишал, и в СССР она много раз ездила. Зато теперь, с началом перестройки, все эти родственники вдруг как сговорились: захотели «познакомиться с ней поближе» и приехать к ней в гости…

Перестройка вызывала в ней нехорошие подозрения. Когда я описала ей, что у нас сейчас происходит, она сказала, что эти ее опасения подтверждаются. И на прощание дала мне почитать детскую книгу сталинских времен, которая у нее чудом сохранилась…. Мама моя! Я никогда раньше не читала ничего подобного, скажем так. Нам рассказыавли о том времени, но одно дело слушать рассказы, а другое – почитать самому документы той эпохи…

О перестройке нас расспрашивали много, и мы не приукрашивали положение вещей.

Приукрашивали его как раз голландцы. Они верили в рождественские сказки о добром Горби и искренне не могли понять, почему у нас тогда предпочитали Ельцина.А мы так же искренне пытались им это объяаснить.

Когда голландцы впервые подняли эту тему: «У вас же там перестройка, наверно, теперь стало так здорово…» и т.п., мы только на секунду переглянулись, а потом Руслан открыл рот и понесся:

– Да какое там здорово, вы даже не представляете себе!…

Подобно академику Сахарову, мы с какой-то стати вдруг решили, что перед нами – мудрые добрые «высшие» существа, искренне о нас заботящиеся, которым можно откровенно, как настоящим друзьям, пожаловаться, если что-то не дает тебе покоя… Вот что мне до сих пор стыдно вспоминать!

Голландцы более скептически, чем мы сами, относились к идее независимости прибалтийский республик.

– Они не выживут экономически, слишком малы!

– А как же ваша собственная страна, ее же тоже большой не назовешь?

Тут они глядели на нас с чувством глубокого собственного превосходства:

– У нас многовековой опыт демократии!

Напомните им про этот опыт, пожалуйста, сейчас, когда их собственное правительство боится организовать в Голландии всенародный референдум по поводу Лиссабонского соглашения!…

В Голландии я открыла для себя Боба Марли. То есть, о его существовании – и даже о его смерти- я знала и раньше, но слышала только одну его песню, а вот теперь у меня появилась возможность прослушать их все… Ханс набрал для меня целую кучу его пластинок в местной библиотеке (в голландских библиотеках их выдавали как книги – хотя, конечно, тоже не бесплатно).

Ныне в России знают немногим больше о «раста», чем в советские годы, однако знание это, как и в западных странах, весьма и весьма поверхностное. Да, сейчас нам могут показать Марли по телевидению. Однако, видимо, проблема с популяризацией его творчества в советское время заключалась не столько в том, что его бунтарская идеология была немарксисиской, сколько в образе жизни самого Марли. В его употреблении «ганджи» – марихуаны Спросите у более-менее начитанного-насмотренного молодого россиянина сегодня, что он знает о музыке реггей и о растафарианцах, -и он почто наверняка ответит вам, что рэггей – это эдакая веселая музыка вечно не унывающих тропических жителей, балующихся «травкой» для удовольствия, а Ямайка – нечто вроде острова из классического советского мультфильма, который Сонни, кстати, счел глубоко расистским: «Чунга-чанга, синий небосвод, чунга-чанга, лето круглый год…»…. Именно такого увлечения нашей молодежи музыкой и не хотела «советская цензура»!

Среднему обывателю, как у нас, так и на Западе, нет дела до исторических корней растафарианского движения и его сути, нет дела до того, что ритуальное употребление марихуаны – это только часть, только внешнее и далеко не главное проявление растафарианизма (индейцы Латинской Америки тоже употребляют, например, листья коки в лечебных целях!). Им так думать удобнее – больше того, им такие мысли внушают. Если вы послушаете сегодня любую западную радиостанцию, вы не услышите на ней радикальных песен Боба Марли. Вы можете даже подумать, что у него их вообще не было. Все, что для вас там прокручивают, – это его сладкие песни о любви или такие песни, в которых политическое содержание отступает на задной план. «One love», «No Woman No Cry», «Sun Is Shining»…

Многих песен Боба, которые горячо любимы и помнятся его поклонниками, вы никогда не услышите их по радио или телевидению, хотя они выпущены на дисках и записаны на видео. Они слишком неудобоваримы для хозяев жизни, о которых Боб пел: «Them belly full, but we hungry, a hungry man is an angry man…»

Я была, конечно, настоящей советской девушкой. Я заходила в магазины в поисках книг о Марли и маек с его изображением, совершенно даже не подозревая о том, что в этом магазине вообще-то продавались «легкие» наркотики и различные приспособления для их употребления. Если бы я узнала об этом, я бы, наверно, была очень сконфужена, покраснела бы, купила бы свою книжку и рванула бы отттуда подальше. Сейчас, когда я уже знаю об этом, мне кажется, что европейским наркоманам нравится прикрываться именем такой знаменитости, как Боб.

Я слушала его по ночам через наушники – и замирала от сладкой боли того, о чем он пел. Я плохо понимала ямайский "патуа" (диалект английского) и совершенного понятия не имела о библии, которую он в своих песнях так часто цитировал, но я того, что я понимала, было достаточно для того, чтобы этим проникнуться до глубины души.