Салтыков-Щедрин - Константин Тюнькин

Но что такое благонамеренность? — Хороший образ мыслей (иначе, как дальше разъясняется, — полное безмыслие: «ради бога, не мыслите!»), невинность и некоторое «остервенение», ненависть, обращенная на «нигилистов» и «мальчишек» (слово Каткова, издания которого по преимуществу и отличались таким «остервенением»).

Начинает звучать проходящий через весь цикл мотив «мальчишества». Салтыков взволнован нападками и обвинениями, которые сыплются на головы так называемых «нигилистов». Но ведь это слово, пущенное в ход Тургеневым, не означает, собственно, ничего, и лишь «прикрывает собой всякую обвинительную чепуху, какая придет в голову благонамеренному», и прежде всего, обвинение в безнравственности.

И вот в то время, когда общий уровень жизни, несомненно, понижается, «когда мы вздыхаем и недоумеваем, вокруг нас все-таки происходит нечто новое, миазмы мало-помалу разрежаются, жизнь становится и приветнее и светлее». И далее в хронике следовал текст, запрещенный цензурой:

«Откуда этот успех? откуда эта победа?

Все оттуда, милостивые государи, все из мальчишества. Как бы ни мал был успех, как бы ни нерешительна была победа, но они существуют, они чувствуются, источник их не в нас, благонамеренных, а в мальчишестве, в той неустанно-наступательной силе, которую оно представляет». Только «мальчишеству» обязана жизнь движением, подлинным «поступанием» к идеалу.

И что же мы видим в настоящее время? «Мальчишество» само отказывается от той роли, которая возложена на него историей. Правда, эта тема не нашла отражения в печатном тексте первой хроники. Но с нее начал Салтыков вторую, мартовскую хронику, заявив, что вынужден будет сделать мальчишеству строгий выговор, высказать кое-какие наставления. Он, однако, не решается этого сделать именно потому, что «мальчишество в настоящую минуту подвергается иным выговорам и выслушивает иные наставления», выговорам и наставлениям реакционной печати, «остервенению» и ненависти со стороны благонамеренных. Первая хроника в первоначальной редакции все же содержала «выговоры» и «наставления», заключением ее была часть сатиры «Каплуны», которая изображала «каплунов будущего», с их отказом от участия в деятельности на ниве современности, с их желанием сохранить в чистоте свои прекрасные, но отвлеченные идеалы, с их презрением к нуждам и требованиям народных масс. Только теперь, в этом непоявившемся в печати окончании хроники, «каплуны будущего» заменены Салтыковым «мальчишками». Конечно, «мальчишество» еще только «организуется», поверяет себя, «оно составляет еще, так сказать, «секту». Тем не менее оно — сила. Но беда в том, что сила эта не желает действовать, «она решительно не признает жизни текущей и не хочет иметь с ней никаких счетов». И далее в уста мальчишек вкладывается «курлыканье» «каплунов будущего».

Редакции «Современника», конечно, было известно настороженное отношение Чернышевского к «Каплунам», и, наверное, именно она сняла заключение хроники, подсказав Салтыкову и «формулу отказа» от выговоров и наставлений «мальчишеству» ввиду их несвоевременности. Так, по-видимому, впервые наметилась тогда еще едва заметная трещина в отношениях Салтыкова с другими членами редакции.

Несколько строк, в связи с темой «мальчишества» и «нигилизма», уделяет Салтыков роману Тургенева «Отцы и дети», подразумевая при этом и восторженное возвышение базаровского типа в статье Писарева «Базаров», появившейся еще в прошлом году.

Кто такие отцы? Кто такие дети? Отцы когда-то были «друзьями Белинского и поклонниками Грановского, но, по смерти своих руководителей, остались как овцы без пастыря». Дети же, по смыслу рассуждений Салтыкова, — это все те же «мальчишки», уклоняющиеся, однако, от той реальной и единственно разумной и необходимой деятельности, к которой призывал Салтыков «каплунов будущего», — в сторону деятельности мнимой — с лягушками и микроскопами, занявшиеся, подобно Базарову, болтовней на естественнонаучные темы. Отсюда и «выговор».

Салтыков не принимает писаревского толкования Базарова, протестует против апологии того «сектантства», которое можно усмотреть в писаревских характеристиках героя тургеневского романа как человека нового, молодого поколения. «Я не могу действовать теперь, — думает про себя каждый из этих новых людей, — было сказано в статье Писарева «Базаров», — не стану и пробовать; я презираю все, что меня окружает, и не стану скрывать этого презрения. В борьбу со злом я пойду тогда, когда почувствую себя сильным. До тех пор буду жить сам по себе, как живется, не мирясь с господствующим злом и не давая ему над собою никакой власти. Я — чужой среди существующего порядка вещей, и мне до него нет никакого дела». Ну чем не монолог «каплуна будущего»?

От сектантства «мальчишек», самоустранения их от «жизненных трепетаний» мысль Салтыкова переносится к самой жизни, к той жизни, которая лишилась творческого, животворящего начала, прониклась мертвящим формализмом и апатией, к той жизни, которая больше похожа на бесконечно обширные театральные подмостки. Это жизнь картонная, тусклая и бесплодная. Такая жизнь способна произвести «картонную литературу» — литературу «благородных чувств» и «благонамеренных усилий», которую отличают «совершенное отсутствие содержания и полное бесплодие, прикрываемое благородными чувствами. Над всем этим царит беспримерная бесталантность и неслыханная бедность миросозерцания». Салтыков хочет видеть в современной литературе то, чего он не нашел в романе Тургенева — «образ действительного представителя молодого поколения, его стремлений, его деятельности и его надежд». Такой образ он создает на страницах «Нашей общественной жизни» публицистическими средствами, в злободневной полемике.

Прежде всего, «мальчишки» для Салтыкова сила дружественная, какие бы наставления ни хотел он им преподать, начало творческое и положительное. Салтыков защищает «мальчишек» от недобросовестных наветов и упреков противников. Один из таких «благонамеренных» упреков — упрек в несправедливости. Но ведь идеалы «мальчишек» — это идеалы новые, и справедливость их суда, естественно, представляется несправедливостью приверженцам старого, отжившего, хотя и сохраняющего свою привилегию и свою, так сказать, официальную силу. Но если даже приговоры «мальчишек» и кажутся несправедливыми, было бы губительным заблуждением отвергнуть их, не выслушавши со всем вниманием: «Свобода мысли, свобода убеждений — дело до такой степени святое, что даже то, что мы иногда называем несправедливыми мыслями, несправедливыми убеждениями, и то должно пользоваться правом гражданства».