Железный Густав - Ганс Фаллада

— Нельзя же отказываться от своих слов. Мы ведь уже и в загсе висим!

— Это твое дело, как ты на обратных поедешь!

— А я и не поеду на обратных!

— Ну так я поеду!

— Видишь!..

— Что видишь?..

— Вот мы и договорились!

— Что за идиотизм!

— Ну, ясно! — говорит он и ухмыляется во весь рот. — Иначе и быть не могло!

— Ты, видно, всерьез вообразил, что можешь взять меня на пушку. Ну так выбрось это из головы. Другом детства я еще могу тебя считать, как я уже сказала, но мужем — никогда!

— Ирма! Ирмхен!.. Ирмгард!!! Но я же тебе сам предлагаю — я же совсем не прочь!

— Что ты не прочь?

— Ну — пощечину! Тебе хочется влепить мне пощечину! Так, пожалуйста, влепи ее скорей — за все прошлое! Ну прошу тебя, Ирма!

— И не подумаю, а насчет прошлого лучше заткнись!

— И заткнусь, как только отвесишь мне пощечину. В таких случаях у людей полагается поцелуй, ну а у нас пусть будет пощечина! Поцелуй у нас уже позади!

— И пощечина тоже!

— Экая ты упрямица! Значит, не хочешь, чтобы тебя взяли нахрапом?

— Не хочу, чтобы ты меня взял нахрапом.

— Ладно! Даю тебе время на размышление. — Он огорченно шмыгнул носом, придвинул стул к столу и подсел к ней.

— Это еще что? — разгневалась она. — Уж не решил ли ты здесь обосноваться?

— Вот именно, что решил. Пока ты все не обдумаешь! Ну и нахал! Не обращай на него внимания, мама! Не замечай его. В конце концов ему надоест ломаться!

— Я и не думала ему бумаги давать, — заныла фрау Кваас. — Я нарочно сейчас поглядела, они все тут. Он тебе врет, Ирма…

— Конечно, врет! Не надо волноваться, мама! Низкий обманщик, вот он кто!

На Гейнца эта ругань не произвела ни малейшего впечатления.

— И с кольцами он, конечно, наврал. Нет у него никаких колец. Все это сплошная ложь!

Никакого ответа.

С нарастающим презрением:

— И квартиры у него нет! Небось рад-радехонек, если за комнату в меблирашках заплатить удастся.

— А вот и нет! — невозмутимо сказал Гейнц. — Насчет квартиры я ни капельки но соврал. Ах, боже мой! — схватился он за голову. — Только сейчас сообразил: уходя, я забыл закрыть газ, а на плите молоко!

И он бросился к двери. Обе женщины в ужасе уставились друг на друга, представляя себе убежавшее и пригоревшее молоко, удушливый чад во всей квартире…

Однако Гейнц тут же вернулся, бледный, но исполненный решимости.

— Пусть там дым столбом, пусть вызовут пожарную команду! Я не уеду, — пока не разрешится этот наболевший вопрос. Мне нужна полная ясность.

И он снова сел рядом с Ирмой.

— Никогда я за тебя не выйду! — крикнула она ему в самое ухо. — Вот тебе твоя полная ясность!

— Опомнитесь, милый Гейнц! Ваше молоко… — Фрау Кваас совсем приуныла.

— Так я и думал, — сказал Гейнц, с удовлетворением кивая головой. — Она еще не успела обмозговать этот вопрос. Ей нужно время для размышления…

— Но Гейнц, ваше молоко…

— Гейнц, уйдешь ты когда-нибудь или нет? — У Ирмы иссякло терпение. Она стояла перед ним вне себя от гнева.

— Тебе надо спокойно все обдумать. — Гейнц не на шутку перепугался. — Ты слишком взволнована Ирма!

— Сейчас же ступай к своему молоку! Ты только зря мать волнуешь!

— Подумаешь, — там всего пол-литра, — оправдывался он. — Пока я вернусь домой, от него ни капли не останется. Лучше уж я здесь подожду!

— Нечего тебе здесь околачиваться!

— А кроме того, — продолжал он покаянно, — я ненавижу врать. Не оставил я молока на плите — слышишь, Ирма! И газ у меня не горит, — наоборот…

Бац! Вот он и схлопотал пощечину! Бац! Бац! Бац! Да еще на три больше, чем было договорено.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Жалкий враль! Вздумал нас мучить! Ну, да ты известный мучитель!

Но он уже схватил ее в объятия.

— Ах, Ирма, — сказал он. — Слава богу, наконец ты отвела душу! Это все пять лет не давало тебе покою…

— Пусти меня, — сказала она слабо. — Сейчас же пусти! Не могу же я все время с тобой драться…

— Нет, теперь тебе уже хочется меня…

Ирма делала безуспешные попытки вырваться. Наконец она крикнула с нетерпением:

— Мама, не слышишь, что ли? Кто-то вошел в лавку. Посмотри скорей!

Но едва дверь захлопнулась за перепуганной, затурканной старушкой, которая так ничего и не поняла — ни насчет лавки, ни насчет денег, ни насчет дочери, ни насчет молока, убегающего на плите, ни на каком она сама свете, — и оба они остались вдвоем, как Ирма сказала:

— Послушай, Гейнц, на сей раз я тебя прощаю. Но это последний раз, так и знай! Больше это не должно повториться. Столько страха и горя я больше переносить не хочу! Ты понял?

— Понял!

— Ну и хорошо, и, значит, все навек прощено и забыто. А теперь можешь поцеловать меня, Гейнц!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

КТО РАБОТОЙ ДОРОЖИТ И ОТ РАБОТЫ НЕ БЕЖИТ…

Они работали на счетных машинах и на упаковочных машинах, работали сверхурочно — имелись уже виртуозы, которым подсчет денег не мешал вести беседу: пальцы продолжали считать, в мозгу отстукивал счетчик с циферблатом до ста — и при этом они говорили: «Дьявольски холодно, а? Нынче у нас всю ночь шла гулянка — дым коромыслом. Может, я потому так и мерзну?» При всем при том считали они с безупречной точностью и аккуратно увязывали пачки миллионных и миллиардных купюр. Ни одна касса, ни один сейф уже не вмещал эти несметные вороха денег, и в ход пошли бельевые корзины — на них возник большой спрос. Бельевые корзины оказались очень удобной и, в сущности, вполне надежной тарой для денег.

И вдруг в мгновенье ока все миновало. Была выпущена рентная марка — бурные воды схлынули и, как всегда после прибоя, оставили после себя тину и следы разрушения. Пока в обращении были крупные купюры, великое множество крупных купюр, никто из их обладателей — ни даже самые бедные — не сознавали со всей ясностью, до чего они бедны. Колоссальные цифры и неисчислимые массы купюр, ходивших по рукам, словно прикрыли все густым флером — попробуй, разберись в таком тумане!

И тут по банкам началась генеральная уборка. Проверялись вклады, просматривались сберегательные книжки, подсчитывались и сравнивались между собою акции, а в заключение клиентам были разосланы письма следующего содержания:

«Настоящим вам предлагается ликвидировать ваш счет, ввиду полного его обесценения. Ваши фонды и т. д. будут вам возвращены по первому требованию в наши приемные часы. С совершенным уважением…» А затем — нашествие обездоленных, разоренных, ограбленных людей, всех тех, кто чувствовал себя жестоко обманутым. Приходили старики, ведь эти бумаги, приобретенные годами упорного труда, должны были обеспечить их старость; приходили рантье и мелкие вкладчики, средние служащие и служащие повыше. Как выяснилось на поверку, весь этот народ не мог похвалиться деловой сметкой. Они не спекулировали девизами, не зашибали деньгу, играя на разнице; они попросту ждали и — остались на бобах.

День-деньской в вестибюле банка слышались жалобы и протесты, плач и проклятия несчастных стариков. Тщетно уговаривали их банковские клерки: никакими уговорами не заставишь умолкнуть того, кто чувствует себя одураченным.

— Послушьте, вы, — говорил осанистый старик, с возмущением тыча пальцем в искусно отпечатанные акции, скрепленные замысловатыми подписями. — Ведь это же акции — акции на двадцать тысяч марок. Что же, они, по-вашему, ничего не стоят?

— Но примите же во внимание курс доллара, господин советник! Доллар напоследок стоил четыре тысячи двести миллиардов бумажных марок. Ваши акции — те же бумажные марки. Они сейчас и пфеннига не стоят.

— Когда я отдавал свои деньги фабрике, они были все равно что золотые. Рейхсбанк в любой день обменял бы их мне на золото.

— Так ведь то было до войны, господин советник! С тех пор мы проиграли войну!

— Мы?.. Может быть, вы, но не я! Мои сыновья… впрочем, это к делу не относится. Но фабрика, которой я отдал свои деньги, — она и сейчас существует, не правда ли? Я только на днях туда наведался, трубы дымят, как ни в чем не бывало!

— Совершенно верно, господин советник!..

— Фабрика ведь не превратилась в бумагу…

— Как же вы не понимаете, господин советник, что с обесценением марки…

— О, я все прекрасно понимаю… Это как с облигациями военного займа: «Благодарность родины вам обеспечена!»

— Мы проиграли вой…

— Отлично, а платить за это предоставляете другим! Премного обязан! Всего наилучшего! Ноги моей не будет в вашем банке!

И он уходит, а несчастный клерк, у которого это двадцатый разгневанный посетитель за день, с отчаянием глядит ему вслед…

Но в конце концов миновало и это: сор начисто выметен, генеральная уборка закончена, можно ждать новых гостей. Однако они не шли. Для них все приготовлено — за их сбережения, согласно новым условиям, обещан солидный процент. Вновь выпущенные акции различных предприятий сулили самые заманчивые перспективы, а между тем клиенты не шли. Им не нужны были ни проценты, ни заманчивые перспективы. Они потеряли всякую веру и не поддавались на посулы.