Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

– Ну как знаешь, – с сомнением в голосе произнесли все трое.

Павел снова продемонстрировал свою лучезарную улыбку. Трое ртов растянулись в ответ.

– Будь осторожен, брат, – сказал один.

– Не забудь о подорожнике, – напомнил мужчина с ножом.

Павел кивнул.

– Да сохранит вас Господь.

Они кивнули и медленно отправились обратно в деревню. Павел глядел им вслед, пока они не разошлись по хижинам и не скрылись из глаз. Он неуверенно поднялся на ноги, доковылял до упавшего дерева и тяжело опустился на землю рядом с ним. Бука неподвижно сидел в укрытии и на всякий случай прижимал ладонь ко рту парня. Тот сдался превосходящим силам противника и тупо смотрел в пустоту; он даже не счел необходимым бросить на Павла хоть один исполненный ненависти взгляд. В этом отношении Катька постаралась за двоих.

– Вот как мы поступим, – заявил Павел. Он заставил себя забыть об усталости, так и норовившей вылезти наружу. – Ты отвечаешь на наши вопросы. После этого мы отпускаем тебя с миром. Юношу мы заберем с собой и отпустим его только тогда, когда между нами и тобой окажется достаточное расстояние. После этого он может бежать домой. Даю слово.

– Плевать я хотела на твое слово, – ответила ему Катька. – Чудовище!

– Не все, что тебе тогда рассказал старый Томаш, непременно должно быть правдой.

– Я своими глазами видела, что тогда произошло с француженками. И сделал это один из вас.

Павел ничего не ответил на ее обвинения. На лице Катьки отразилась серьезная внутренняя борьба. Наконец она тяжело вздохнула, очевидно, приняв решение.

– Не делайте ему зла, – попросила она. – Он сын моей сестры.

– Барбара – твоя сестра?

– Потому-то я в свое время и вернулась сюда, – объяснила Катька.

– Вернулась? Но откуда?

– Из Праги.

– Из Праги?

– Если я все вам расскажу, вы больше сюда не придете?

– Обещаю. Даже если ты и не веришь моему слову.

– Поклянись именем святого Бенедикта.

– Клянусь, – ни секунды не колеблясь, произнес Павел.

– Скажи этому здоровяку, чтоб отпустил парня.

Павел отрицательно покачал головой.

– Он мне не подчиняется. Рассказывай то, что знаешь.

– Что ж, – согласилась Катька, – вы и так о ней узнаете, рано или поздно.

– О ком о «ней»?

– О ребенке. О девочке, которую брату Томашу приказали убить, когда его вызвали к этому чудовищу приору.

– Ребенок – девочка?

– Да что тебе вообще известно, черная ряса? – презрительно спросила Катька. – Я сразу заметила: что-то в твоей истории не клеится. А все потому, что ты говорил о молодом человеке.

– Я знаю, что выполняю богоугодное дело, даже если ты этого и не способна понять.

– Ха! – Катька сплюнула на землю.

– Говори, – приказал ей Павел и прижал к животу поврежденную руку. Он бы с куда большим удовольствием прилег и поспал. Бука наполовину закрыл глаза; парень направил на Павла ничего не выражающий взгляд и, казалось, смотрел сквозь него. – Говори, – повторил он, – давай закончим с этим делом.

Вот что рассказала им Катька. Брат Томаш поступил так, как приказывало ему послушание: он разыскал двух человек – молодую женщину (Катьку) и молодого человека (того слугу), доверил им ребенка и отдал мешочек с монетами. А затем нарушил обет послушания и сообщил им, что они должны доставить ребенка в безопасное место. «Куда, брат?

– В Прагу. Это большой город. Там его след затеряется.

– Мы сделаем все, что сможем, брат.

– Господь Бог и святой Бенедикт защитят вас».

Катька приняла ребенка, как своего собственного; ее ребенок умер вскоре после рождения, и появившееся молоко стало сущим наказанием. Ребенок пил его так, как будто знал, что жизнь у него будет нелегкой. Но дальше дела пошли не так гладко, как хотелось бы. Слуга сопроводил Катьку до Колина, где однажды ночью просто исчез. а вместе с ним и все их деньги. Катька знала, что где-то в Колине у него родственники. Следовать за ним в этот город было сущим безумием. Разумеется, он бы стал все отрицать, и прежде всего тот факт, что вообще знаком с ней, а его родственники, даже если и будут знать правду, станут на его сторону. Все же речь шла о деньгах, которые он принес с собой. Она поразмыслила над тем, не лучше ли ей было не отталкивать его, когда он приставал к ней, и подумала, что было хуже: лечь под добивавшегося ее мужчину или умереть вместе с ребенком в сточной канаве? Катька отчаянно сцепила зубы. Она знала, что через день-другой дойдет до деревни, в которую вышла замуж ее сестра. Идти пешком было бы нетрудно, хотя ей еще ни разу не доводилось пересекать границы графства, но она ослабела после родов и нескольких дней безутешной тоски. Наступил ноябрь, дожди стали ледяными, дороги таили опасность, а она была всего лишь одинокой молодой женщиной. Она должна была бы позволить своему сопровождающему воспользоваться ее беспомощностью: по крайней мере, она вызвала в нем настоящий интерес, да и ребенку он не причинил бы вреда. Вот с такими мрачными мыслями она, к своему собственному изумлению, потихоньку добралась до Нойенбурга.

– Я восхищаюсь твоим мужеством, – заметил Павел.

– Да плевать мне на твое восхищение, – ответила Катька.

Но в Нойенбурге силы оставили ее. Молока было все меньше, ребенок становился все тише и бледнее. Она так и не дала ему имени; он совершенно не трогал ее. Свое собственное дитя она хотела назвать Иолантой в честь бабушки, которая была родом из герцогства Люксембургского, но переселилась оттуда на восток и постоянно рассказывала внучке историю ее святой покровительницы, принцессы Иоланды, боровшейся за право оставить трон и постричься в монахини. Впрочем, что-то в ней сопротивлялось решению назвать этим именем доверенного ей найденыша. Разумеется, у нее появлялась иногда мысль оставить младенца себе, но она предпочла быть честной с собой: разве, несмотря на все горе, она не почувствовала облегчения, когда смерть забрала ее собственного ребенка? Было время, в Подлажице двое молодых людей боролись за ее благосклонность, особенно темными ночами, когда люди собирались вместе, каждый раз в другом доме, и рассказывали разные истории, а снаружи бродили зловещие образы наступающего нового года, и пили, и улыбались. Огонь в камине горел, пока самый отдаленный уголок крестьянского дома не раскалялся от жара и пока молодые люди не выпивали достаточно для того, чтобы мужество переполнило их сердца и позволило им прокрасться в хлев, потому что им казалось возможным, что животные в такие ночи начинают говорить и предсказывать будущее. Две ночи подряд Катька сдавалась – сначала одному, затем другому. Звери и не подумали напророчить ей, что все это закончится тем, что девять месяцев спустя вся деревня будет показывать на нее пальцем, что еще через некоторое время она похоронит своего ребенка и покинет родину с чужим младенцем, висящим на ее груди.