Шри Ауробиндо. Тайна Веды - Шри Ауробиндо

Но если язык не является существенным фактором этнологических исследований, его можно выдвинуть в качестве доказательства единства цивилизации и использовать как полезный и надежный ключ к явлениям ранних цивилизаций. Сколько изобретательности, сколько труда было вложено в огромные усилия по извлечению из смысла слов представления о ранней арийской цивилизации, какой она была до того, как произошло разделение племен. Исследователи Вед на этом весьма предположительном филологическом знании, на блистательно остроумной и привлекательной, но вполне предположительной и ненадежной интерпретации Вед создали поразительную, подробную, увлекательную картину ранней примитивной арийской цивилизации в Индии. Какую ценность имеют для нас эти блестящие построения? – Никакой, поскольку они не опираются на твердую научную основу. Возможно они справедливы и будут существовать, возможно, справедливы лишь отчасти и должны будут серьезно пересматриваться, возможно, они совершенно неверны и от них не останется и следа в конечных выводах человеческого знания на этот счет – но у нас нет способа выбрать одну из трех возможностей. Ныне принятое толкование Веды, по сей день владеющее умами большинства исследователей, из-за того, что ни разу не было рассмотрено критически и подробно, без сомнения в недалеком будущем должно быть подвергнуто серьезной критике и поставлено под вопрос. Одного можно с уверенностью ожидать – если даже Индия некогда и была захвачена и подчинена цивилизацией северных почитателей солнца и огня, все равно картина этого вторжения, живописуемая филологами на основе изучения Ригведы, окажется современной легендой, а не древней историей, и если даже в далекие времена в Индии и существовала примитивная арийская цивилизация, то удивительно подробные современные описания ведийской Индии окажутся филологической выдумкой и фантасмагорией. Рассмотрение более широкой проблемы ранней арийской цивилизации тоже должно быть отложено до тех времен, когда у нас в руках будут более достоверные материалы. Нынешняя теория целиком иллюзорна, ибо исходит из того, что общая терминология предполагает общую цивилизацию – предположение порочное и в силу своей преувеличенности, и в силу своей недостаточности. Оно грешит преувеличениями: например, нельзя доказывать, что раз римляне и индийцы пользовались единым термином для обозначения определенного сосуда, то этот сосуд был в употреблении у их общих предков до того, как они разделились. Сначала нужно знать историю контактов между предками обеих рас, мы должны быть уверены, что существующее римское слово не заменило собой первоначальный латинский термин, которого у индийцев нет; мы должны быть уверены, что к римлянам этот термин не пришел через греков или кельтов, при том что сами они никогда не имели родства, связи или контакта с нашими арийскими праотцами; мы должны исключить множество прочих возможных решений, в отношении которых филология гарантий нам дать не может, ни в отрицательном, ни в положительном смысле. Предполагается, что индийское suraṅga, туннель, это греческое surinx. Однако это не дает нам оснований утверждать, что греки и индийцы обладали общим искусством рытья туннелей, до того как произошло разделение их племен, или даже, что индийцы, позаимствовавшие слово из Греции, понятия не имели о подземных работах, пока не научились рыть туннели у македонских инженеров. Бенгальское слово durbīn, означающее телескоп, не было позаимствовано из Европы. Мы не можем сделать на основании этого вывод, будто бенгальцы изобрели телескоп самостоятельно, до контакта с европейцами. Тем не менее, мы должны были бы прийти именно к таким заключениям, руководствуясь принципами, на которых, по всей видимости, основываются филологи в своей попытке восстановления реалий исчезнувших культур. Здесь у нас есть исторические факты, знание которых корректирует наши рассуждения, доисторические же времена такой защиты лишены. Исторические данные на этот счет полностью отсутствуют, и мы оставлены на милость слов с их вводящими в заблуждение указаниями. Но небольшого размышления о превратностях судьбы языков и в особенности некоторого наблюдения специфического лингвистического феномена, возникшего в Индии в результате воздействия английского на наши литературные языки, – тот начальный напор, с которым английские слова стремились вытеснить из нашей речи и писем даже обыденные родные выражения, и последовавшая за этим реакция индийских языков, которые сейчас наполняются новой санскритской терминологией для передачи современных концепций, вводимых европейцами, – достаточно, чтобы любой вдумчивый человек убедился в том, насколько опрометчивы суждения этих филологов, работающих над восстановлением культур, и как преувеличены и шатки их выводы. Но грешат они не только преувеличенностью, но и недостаточностью в то же самое время. Они упорно игнорируют тот очевидный факт, что в доисторические и дописьменные времена словарь первобытных народов должен был изменяться от века к веку чрезвычайно значительным образом, чему весьма мало соответствуют наши лингвистические представления, почерпнутые из классических и современных литературных языков. Это, насколько мне известно, установленный антропологический факт, что во многих первобытных языках словарный состав меняется чуть ли не в каждом поколении. Следовательно, вполне возможно, что орудия цивилизации и идеи культуры, не имеющие общего названия ни в одном из арийских языков, могли тем не менее быть общим достоянием, прежде чем племена ариев разделись, учитывая, что каждое племя после разделения могло заменить первоначальный общий термин неологизмом собственного производства. Чудо языка в сохранении общих терминов, а не в их исчезновении.

Я исключаю поэтому, и исключаю по праву, из области филологии – как я понимаю ее – все этнологические заключения, все выведенные из слов догадки по поводу культуры и цивилизации тех людей или рас, которые эти слова употребляли, сколь бы заманчивы ни были эти рассуждения, сколь бы привлекательны, интересны и вероятны ни были косвенные свидетельства, которые нас увлекают в процессе исследования. Филолог не имеет никакого отношения к этнологии. Филолог не имеет отношения к социологии, антропологии и археологии. Он занимается – или должен заниматься – исключительно историей слов или связью идей со звуковыми формами, которыми они выражаются. Строго ограничивая себя этой областью, отказывая себе в несущественных отвлечениях и радостях, способных сбить его с этой довольно сухой и пыльной дороги, он более сосредотачивается на сути своего дела и избегает соблазнов, которые могут увести его в сторону от великих открытий, ожидающих человечество на этом плохо исследованном направлении знания.

Однако близость языков друг к другу есть, по меньшей мере, область собственно филологических трудов. Тем не менее, я вынужден признать, что даже здесь европейская наука допустила ошибку из-за того, что отвела этой теме главное место среди задач филологии. Вполне ли мы уверены, что знаем в чем общность или различие происхождения двух разных языков – настолько разных, как, например, латынь и санскрит, санскрит и тамили, тамили и латынь? Предполагается, что латинский, греческий и санскрит – это родственные арийские языки, а тамили отделен от них, как язык другого, дравидийского происхождения. Если мы зададимся вопросом, на каком основании предполагается это различие и противопоставление, то выяснится, что общность происхождения выводится из двух главных факторов: общий корпус ординарных и привычных терминов и значительная общность грамматических форм и словоупотребления. Мы возвращаемся к изначальной формуле – pitā, patēr, pater, vater, father. Можно задать вопрос – а существует ли другой тест определения родства языков? Возможно, нет никакого теста, но некоторая беспристрастность суждений даст нам повод, как мне кажется, серьезно задуматься, прежде чем классифицировать языки с такой уверенностью на этом шатком основании. Известно, что наличия крупного корпуса общих терминов недостаточно для установления родства – оно может свидетельствовать не более чем о контактах или совместном проживании. В богатом словаре тамильского языка есть большой корпус санскритских слов, но это не говорит о его санскритской принадлежности. Общими должны быть термины, выражающие обычные и привычные идеи и объекты: семейные отношения, числительные, местоимения, небесные тела, идеи бытия, обладания и т. д., – именно эти вещи не сходят с языка людей, особенно людей примитивных, следовательно, не предположить ли нам, что именно эти слова наименее подвержены изменчивости? На санскрите обращение к отцу – pitar, на греческом patēr, на латинском – pater, но на тамильском – appā; на санскрите обращение к матери – mātar, на греческом – mēter, на латинском – mater, а по-тамильски – ammā; числительное семь на санскрите – saptan или sapta, на греческом – hepta, на латинском – septa, а на тамили – eḷu; местоимение первого лица на санскрите – aham, на греческом egÌ или egÌn, на латинском ego, а на тамили – nān; солнце на санскрите – sūra или sūrya, на греческом – helios, на латинском – sol, а на тамили – ñāyir; для идеи бытия в санскрите есть as, asmi, в греческом есть einai и eimi, в латинском esse и sum, а в тамильском iru. Это основа разделения, которое, таким образом, кажется несомненным. Санскрит, греческий и латынь входят в одну лингвистическую семью, которую мы для удобства можем называть арийской или индоевропейской, тамили – в другую, для которой нет более удобного названия, чем дравидийская.