Загадки любви (сборник) - Эдвард Радзинский

– Полдня… (мат) рвусь за всеми пуделями. Думаю, хоть какого пса словлю – рупь за труды все равно дадут? (Мат.)

И вдруг он просиял. На багровой роже над клубничным носом заблестели умные глаза:

– На хрена мне пудель?! Есть ты!.. Слушай! Ты похож на нашего нового директора. У вас харя одна – тот такой же таракан. Я в Худфонде теперь работаю. Давай скажем жинке, что ты – наш новый директор. У жинки все есть в холодильнике. Она его, падла, на висячем замке от меня держит. В гастрономе работает. (Мат.)

Гаже и глупее провести последние часы я не мог. Сама судьба посылала мне напоследок этот идиотский спектакль. Я вспомнил, как в Венгрии я смотрел «Макбета» в каком-то новаторском театре. Эти глупцы играли пьесу в бассейне, куда была налита какая-то черная жижа, олицетворявшая, видать, «грязь жизни Макбета». И Макбет, и леди Макбет, одетые в специальные водолазные костюмы, после каждого убийства все глубже погружались в эту жижу…

По горло в грязи я вполз домой к Краснорожжему…

Мы сидим за столом: я, Краснорожжий и его жена – маленький злой хорек с накрашенными губами. Последнее женское лицо, которое я увижу.

Надо побольше выпить, чтобы потом считалось, что я был очень пьян. Мой шофер, наверное, уже выходит из дома, скоро, скоро он сядет в грузовик, чтобы организовать мое путешествие…

– Как ты пьешь? – шепчет мне в ухо Краснорожжий. – Ты просто лакаешь, падла! Делаю тебе первое серьезное китайское предупреждение.

А жена Краснорожжего все подливает мне и подливает – изо всех сил она старается угодить директору Худфонда. Она открыла холодильник и выставляет на стол… ха-ха-ха!., холодную форель. Форель! Свершилось! В последний вечер я вкусил еду 1876 года.

А пьяный Краснорожжий все зудит мне в ухо:

– Ах ты, прожорливая… (Мат.) Она тебе все отдала… (Мат.) А я конь свободный! Я вас никого не боюсь! – Он поднимался, сбрасывая на пол посуду. – Скачу, куда хочу! Конь тоже человек!

– Сядь на место, вредитель! Сейчас же! – тонко орала жена.

– Царапай меня! Не запугаешь! У меня вон все зубы выбиты! Мне отец знаешь что говорил? «Я тебя своей писькой сделал, что ж ты мое уродуешь?»

А я все закусывал форелью 1876 года. Жизнь заканчивалась в этой ужасной комнате.

– Ты что сам пьешь? Наливай начальству! – орет пьяненькая жена Краснорожжему.

– Да какое он начальство? – вдруг взъярился Краснорожжий. – Говно он, а не начальство!

После этих слов можно было уходить. Эти слова достойны стать последними.

В последний раз пишу дома: «Хочу распорядиться могилой. Написать на ней надо одно слово: «Занято».

«Мы не умираем, мы только прячемся в природе»… Умираем, в том-то все и дело!

«Бабушка, забери меня отсюда» – так, по-моему, кончалось одно из писем любимого мною в детстве Лермонтова.

«Занято»…

«Ничего»…

В последний раз ухожу из дома…

Ха-ха-ха! Глубокой ночью благополучно вернулся домой. Посмотрел, как проехал по темному переулку фургон «Хлеб», посмеялся и… вернулся! Завершая игру – кладу ее результат, то бишь сию рукопись, в конверт. Запечатываю и надписываю:

«Евгению Евгеньевичу Ч. – в собственные руки в 2000 году».

…Эту увлекательную игру ровно двести лет назад придумал мой прапра, тот самый легендарный граф Евгений Ч. (Кстати, это с его легкой руки и в его честь все мужчины в нашем роду Евгении.) Так вот, каждые пятнадцать лет прапра писал самому себе – письма в будущее. Эти письма он обычно заканчивал описью имущества. И я тоже, вослед за ним, подвожу итог: «Итак: кожа у меня белая, гладкая, лоб обычный, три глубокие морщины, глаза голубые, видят без очков, волосы русые, вьются от природы, седина только на висках…» Представляю, во что бы вы все это превратили. Евгений Евгеньевич, скажем, за пятнадцать лет пользования!! Надеюсь, что, прочтя сию рукопись, вы не осудите меня за минутную слабость, за этот русский сплин, но добро скажете: «Ах, как он был еще молод!»

Быстро светает. Рассеиваются тени над Москвой-рекой… Боже мой, сколько еще всего будет!..

Жить так жить, черт побери!

А если вот так закончить сию книгу:

«Конверт с этой рукописью и надписью «Евгению Евгеньевичу Ч. – в собственные руки в 2000 году» обнаружили на его письменном столе, когда составляли опись имущества.

Случилось это на следующий день после того, как ночью его задавил фургон «Хлеб», который на скорости завернул в переулок».

Хотя можно присовокупить еще листочек. Его листочек.

Приложение

Запись Д., видимо, из последних (была в тетради на том письменном столе – на нее падали комья грязи с висящих башмаков).

«Попытка романа»

Я знал: его здесь быть не могло. Он был далеко отсюда, в другом городе, в другой стране. Но он стоял в моей комнате. Он подошел к моей кровати и сел в ногах. И начал:

– Давным-давно я дал тебе прочесть ту книгу. Там было написано:

«Светает. Ты стоишь на берегу реки. Прекрасный город видится тебе в рассветном сумраке на другом берегу. Но долог, ох, как долог путь туда, может, всю жизнь надо идти. И нет перевозчика-водогребщика, самому добираться надо. И вот уже закат, – а ты по-прежнему все стоишь на берегу, ощущая невыразимую тоску… и по-прежнему не двигаешься… О, попроси, попроси Его – пусть поможет бедной измученной душе!.. Смирение и упование – разве понимал ты это, когда гордился молодостью, силой, трудами своими… И все вмиг пролетело – и нет веры в труды, и нет молодости и силы…»

Смирение и упование… Смирение и упование… Да, да! Как же я раньше?..

Я лежал в траве. День догорал. За деревьями блестела река в заходящем солнце. Солнце опускалось за вершины сияющих розовых сосен, и таинственная синева пришла на небо… Я смотрел, как у моего лица ползла по травинке божья коровка… медленно вверх, обнимая травинку. Солнце зашло за лес – и облака горели холодным золотом. И свет неба был… о Боже, как сжалось сердце от сладостной красоты. И тогда в мире наступила тишина. Ах, какая невыразимая, трепетная тишина была всюду! И вдруг я ясно почувствовал чье-то присутствие. И восторг, ликующий, невыносимый восторг заполнил все мое существо. И купол небес распахнулся… и впустил меня. Задыхаясь, плача от невыразимого счастья, я лежал на земле, но я был – всюду.

Я плыл в синеве. Я ощущал такую красоту… и ширь – без предела. Я видел горы, снег на горах, я видел леса, равнины, толпы людей, города… И все это ликующе летело сквозь меня… или я летел сквозь все это, уже ощущая чьи-то ласковые теплые ладони… Они готовились принять меня… Любовь, любовь… смирение и упование… Все остальное ошибка, суета – все мои труды и все дни.