Мастер и Маргарита. Все варианты и редакции - Михаил Афанасьевич Булгаков

Вымытого Ивана повели по коридору, ослепительно чистому, пустому, куда-то.

Одна встреча, впрочем, здесь произошла. Попался по дороге тоже куда-то направляющийся пациент в сопровождении другой женщины и, поравнявшись с Иваном, высунул ему язык и показал кукиш.

Иван обиделся и уж хотел затеять историю, но спутница его успокоила, сказавши, что это больной и уж на него обижаться никак не приходится.

Вскоре Иван оказался в кабинете необыкновенной величины. Иван, решивший мысленно относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, где он находится противу своей воли, с иронией, тут же окрестил кабинет «фабрикой-кухней».

И было за что.

Здесь находились и шкафы с блестящими инструментами, и какие-то сложные кресла, и разноцветные лампы с блестящими колпаками, и провода электрические, и неизвестные приборы. Тут трое принялись за Ивана — женщина и двое мужчин. Началось с того, что его отвели в уголок и усадили перед столиком, с явной целью расспрашивать.

Иван обдумал свое положение: перед ним было три пути — первый — кинуться на все эти приборы, а к этому очень подмывало, что можно — поломать и таким образом обратить, наконец, на себя внимание и доказать, что он здоров и задержан зря. Подумав всего несколько мгновений, Иван этот путь решил отринуть. Путь второй — рассказать о человеке, бывшем у Понтия Пилата на балконе, и о том, что он заранее знал о постном масле. Вчерашний опыт, однако, показал, что рассказу этому или не верят, или как-то понимают его извращенно, поэтому Иван и от этого пути отказался, а избрал третий — замкнуться в гордом молчании.

Полностью этого осуществить не удалось, потому что пришлось отвечать на множество вопросов. У Ивана выспросили все решительно насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда он болел скарлатиной. Исписав за Иваном целую страницу, ее перевернули, и женщина-врач перешла к родителям Ивана. Когда кто умер, да отчего, да пил ли и сколько и прочее и прочее.

Наконец, узнав все, что хотелось, принялись за Ивана с другой стороны. Смерили температуру, посчитали пульс, смотрели зрачки, светили в глаза, кололи не больно чем-то спину, рисовали рукоятью молоточка какие-то буквы на груди, из пальца на стеклышко взяли каплю крови, но этим не удовольствовались и пососали крови из жилы в шприц, надевали какие-то резиновые браслеты на руки, в какие-то груши вдували воздух, отчего браслеты давили руку. Заставляли стоять на одной ноге, закрыв глаза.

Иван безропотно подчинялся всему и только вздыхал, размышляя о том, как иногда чудно получается в жизни. Казалось бы, хотел принести пользу, хотел задержать важнейшего и весьма странного преступника и вот, на́-поди, оказался за городом, и у него за все его старания кровь берут на исследование.

Вскоре мучения Ивана кончились, и он препровожден был обратно к себе в номер и получил там завтрак, состоящий из чашки кофе, двух яиц всмятку и белого хлеба с маслом. Съев все предложенное, Иван решил ждать терпеливо какого-то главного и уж у него добиться и внимания и справедливости.

И этого главного он дождался немедленно после завтрака. Стена, ведущая из номера в коридор, разошлась, и вошло к Ивану множество народу в белых халатах. Впереди всех вошел выбритый, без усов и бороды, человек лет сорока пяти, с приятными темными глазами и вежливыми манерами. Вся свита его, в которой были и женщины и мужчины, оказывала вошедшему всевозможные знаки внимания, от чего вход получился очень торжественным.

«Как Понтий Пилат...» — подумалось Ивану.

Появились откуда-то табуреты, и кое-кто сел вслед за главным, а кто остался в дверях стоять.

— Доктор Стравинский, — представился, усевшись на табурет, главный и дружелюбно поглядел на Ивана.

— Вот, Александр Николаевич, — негромко сказал какой-то с опрятной бородкой и подал профессору тот самый лист, который после кабинета был исписан кругом.

«Целое дело сшили», — подумал Иван.

Главный привычными глазами пробежал по листу, что-то ногтем подчеркнул, «угу, угу» пробормотал и обмолвился несколькими словами с окружающими на неизвестном языке... Однако одно слово из сказанного заставило Ивана неприятнейшим образом вздрогнуть. Это было слово «фурибунда», увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших. Иван потемнел лицом и беспокойно поглядел на главного.

Тот, по-видимому, поставил себе в правило соглашаться со всем, что бы ему ни говорили, все, по возможности, одобрять, на все со светлым лицом говоря: «Славно! Славно». Так он поступил, дочитав лист и поговорив со свитой.

— Славно! — сказал Стравинский, отдал лист кому-то и обратился к Ивану:

— Вы — поэт?

— Поэт, — мрачно ответил Иван. И вдруг тут впервые в жизни почувствовал отвращение к поэзии, и стихи его вдруг показались ему сомнительными.

В свою очередь, он спросил Стравинского:

— Вы — профессор?

Стравинский вежливо наклонил голову.

— Вы здесь главный? — спросил Иван.

Стравинский и на это поклонился, а в свите улыбнулись.

— Так вот, мне с вами нужно поговорить, — многозначительно сказал Иван.

— Я для этого и пришел, — сказал Стравинский.

— Вот что, — начал Иван, чувствуя, что, наконец, настал час все выяснить, — меня никто не хочет слушать, в сумасшедшие вырядили...

— О нет, мы вас выслушаем очень внимательно, — серьезно и успокоительно отозвался Стравинский, — в сумасшедшие ни в коем случае вас рядить не будут.

— Так слушайте же! Вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственной личностью, иностранец не иностранец, который заранее знал о смерти Саши Мирцева и лично видел Понтия Пилата.

Свита затихла, никто не шелохнулся.

— Пилата? Пилат — это который жил при Христе? — прищурившись на Ивана, спросил Стравинский.

— Тот самый, — подтвердил Иван.

— А кто это Саша Мирцев? — спросил Стравинский.

— Мирцев — известный редактор и секретарь Массолита, — пояснил Иван.

— Ага, — сказал Стравинский, — итак, вы говорите, он умер, этот Саша?

— Вот же именно вчера его и зарезало трамваем на Патриарших прудах, причем этот самый загадочный гражданин...

— Знакомый Понтия Пилата? — спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.

— Именно он, — подтвердил Иван, глядя мрачными глазами на Стравинского, — сказал заранее, что Аннушка разлила постное масло... а он и поскользнулся как раз на этом месте через час. Как вам это понравится? — многозначительно спросил Иван и прищурился на Стравинского.

Он ожидал большего эффекта, но его не последовало, и Стравинский при полном молчании врачей задал следующий вопрос:

—