Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы - Михаил Осоргин

— Я ее взял, дядюшка, вы подставили.

— Взял так взял. Кто с бабой свяжется, сам бабой станет, ты это запомни, мальчик. Баба что жаба. Был такой немецкий философ Лессинг, который назвал женщину величайшим произведением природы. Балда! Муж жене пастырь, жена мужу пластырь. Эй, Свистун, не видишь?

Свистун срывается с места и летит ловить на дороге бабу. В имении Платона Григорьевича строжайше воспрещено женщинам проходить по дороге мимо господского дома и вообще попадать на глаза барину. Свои это знают и попадаются редко, а чужая баба иной раз не рассчитает дороги. По знаку Платона Григорьевича дежурный казачок притаскивает бабу под окно, а если она очень брыкается, — вызывается на помощь еще кто-нибудь из дворни. Без дальних слов, будь баба своя или чужая, она судится и наказуется тут же, на месте.

— Ты откуда такая, что законов не знаешь? Всыпь ей, ребята, два десятка розог!

Баба визжит и отбивается, дескать, «бей своих, а барина Мордвинова девки права не имеешь», — но Платон Григорьевич неумолим и никого не боится. Свистун с помощником исполняют свою обязанность с особым удовольствием — наилучшее развлечение! Климушка жадно наблюдает любопытное зрелище, а Платон Григорьевич сопровождает экзекуцию поучениями и сентенциями:

— Тебе, Климушка, и смотреть-то нехорошо бы на некоторые вещи, слишком рано. Но и поучительно. Все девки красны до замужества. Вот так человек и попадает. Храни тебя, Господи, от пожара, от потопа, от бабьих прелестей. Пока мал — смотри, любуйся, а как вырастешь — и пальцем не трогай. Кажется тебе — конфетка, а на деле горька как полынь.

— А почему она визжит, дядюшка?

— Потому и визжит, что парней прельщает. Эй, Свистун, не замай девку, сделал, что надо, и отпусти, дай ей поругаться. Чтобы все было по закону.

В близком соседстве с Платоном Григорьевичем жили три сестры-помещицы, старые девицы, знаменитые уродливостью и скверными характерами. Всеми делами правила старшая, Агания, девица необычайной физической силы, хотя и изжившая пять десятков; вторая, Ирина, была слаба здоровьем и меланхолична, занималась только курочками; третья держала себя подростком — ей еще не было сорока лет, звали ее Хионией; все три именинницы 16 апреля. У помещиков эти сестры шли под кличками «три грации» или попросту, «стервы-душечки».

Между ними и Платоном Григорьевичем была вражда давняя. Он им пакостил, где мог, они ему отвечали тем же. А так как крестьяне своих помещиц ненавидели лютой ненавистью за незаконную барщину и за поборы, то Платон Григорьевич ловко этим пользовался. Точно не выяснено, но были все основания предполагать, что это он научил парней поймать девиц в лесу на прогулке и среднюю только связать, а старшей и младшей «всыпать горячих» с добавочными оскорблениями. Нападавшие были в мешках с прорезами для глаз, а во рту держали сухие бобы, чтобы нельзя было узнать их по голосу. Дело произошло в чужих владениях, но не было основания сомневаться, что высекли помещиц свои крестьяне. Сначала сестры скрывали происшествие, когда же пошла огласка, то возбудили дело, но ничего не выяснили, да и местные власти вели следствие без охоты: всем было приятно, что старые ведьмы получили по заслугам.

Девица Хиония, невзирая на видимое отсутствие надежд, старательно готовила себе приданое — целые сундуки произведений из домотканого холста, над изготовлением, кройкой, шитьем и вышивкой которых день-деньской маялись и крестьяне, и дворовые девушки. У девицы Хионии был утиный нос и игриво-невинные глазки, и, по моде того времени, она в разговоре сюсюкала и краснела, когда речь заходила о таких щекотливых и неприличных предметах, как любовь и замужество.

Зная «законы» Платона Григорьевича, девицы не появлялись в его владениях и, проезжая мимо, делали необходимый крюк. Только раз у старшей сломался экипаж близ владений неприятеля, и она решилась обратиться к его помощи, так как помощь в таких случаях считалась священной соседской обязанностью. Увидав ее из своего окна, Платон Григорьевич запылал радостью. Но он ошибся: посланный ей навстречу Свистун не успел поймать ее за юбку, как получил здоровенный удар палкой по голове, а до Платона Григорьевича донеслась ее уничтожающая брань:

— Ах ты, старый хрыч! Молодец твоя Катька, что подхватила себе муженька получше и опозорила твою голову!

Вне себя от ярости Платон Григорьевич погнал за ней дворовых, но ее выручила проезжавшая крестьянская телега: девицы не догнали.

С этого дня Платон Григорьевич не спал ночей, придумывая, как ему наказать дерзких сестер. Ждать их проезда через его поместье — напрасно; девицы и в своем имении стали осторожны. А чем-то заманить и как-то выдрать нужно непременно!

Думал и — придумал: решил пожертвовать своей свободой.

Несмотря на все свои недомогания, особенно усилившиеся от обиды, свой план он продумал и выполнил осторожно и блестяще. Внезапно прекратились в его владениях преследования и порка девок и баб. Его подручные болтали повсюду, что барин переменился, заскучал и хочет жениться. Говорили также, что влюблен он в соседку, девицу Хионию, так что спит и видит ее во сне. Сам Платон Григорьевич говорил то же всем своим немногочисленным знакомым, а сестре признался с полной откровенностью:

— Влюблен я, как кот в марте! Ни о чем другом думать не могу! Я человек свободный и решил жениться!

— Да ведь неправда, Платоша, а если бы и правда, то ты — человек старый и здоровьем слаб, куда же тебе жениться?

— А ты пойми, милая, для чего я женюсь. Я ее с первого дня буду лупить плетью как Сидорову козу!

Конечно, сестер предупредили о его злостных планах. Но когда Платон Григорьевич написал старшей сестре письмо, в котором просил простить все его прошлые грехи и предложить законное супружество Хионии, — невеста не выдержала и дала свое полное согласие и сестры ее поддержали. Если одна Хиония не справится с таким мужем, впрочем, уже не молоденьким, то уж старшая, Агания, конечно, сумеет защитить родную сестру. Притом — жених одинок, имение его еще не загублено, проживет недолго.

Впервые после долгого сидения в своей крепости Платон Григорьевич совершил выезд и лично явился к сестрам. На этот раз старый светский кавалер сумел очаровать их по-настоящему. Сомнений никаких! Свадьба немедленно! А на предварительные подарки неистово влюбленный жених, конечно, не поскупился. Гнусные слухи о злых его кознях было легко развеять: их распространяет его сестра, сын которой, Климушка, лишится наследства, если у молодых будут детки (на нежном лице Хионии выступает краска!).

Рассказывают, что перед свадьбой Платон Григорьевич, с помощью Свистуна, целую неделю готовил какие-то особые плетки из сыромятной кожи и мочил в корыте с соленой водой пучки розог. Не эти ли усиленные хлопоты так внезапно подкосили его здоровье? План, блестяще проведенный, остался недовершенным: второй удар постиг его дня за три до свадьбы, а в назначенный для нее день великий женоненавистник отправился предстать на суде справедливом и милостивом.

И еще говорили, что, уже не владея языком и левой рукой, он правой до последнего вздоха делал движение, как будто подхлестывал кого-то по живому месту, — и глаз его, затуманенный смертью, выражал неизъяснимое наслаждение.

ФОГЕЛЬШИССЕН ГОСПОДИНА ФИНФШТИКА

Не будем хвастать: изучить историю Саксонии невозможно. К счастию, нам и не нужно больших подробностей для дальнейшего рассказа. Достаточно знать, что древнейшими обитателями Саксонии были гермундуры, потом сарбы, а потом германцы. Что касается до ее благодетельных правителей, то отметим Отто Богатого, Отто Гордого, Генриха Светлого и множество Фридрихов: Фридрих Важный, Фридрих Строгий, Фридрих Сварливый, Фридрих Кроткий, Фридрих Мудрый, Фридрих Великодушный и, поближе к нашим временам, Август Фридрих Сильный. Этого Сильного не все выдержали, и кое-кто из подданных удрал в Россию, однако сохранив отличные воспоминания о своем отечестве.

Далее действие переносится в Могилевскую губернию, в имение Езеры, принадлежавшее генералу Сумарокову.

Не очень рассчитывая на русских управляющих, генерал Сумароков отыскал саксонского подданного Франца Антоновича Финфштика, человека честнейшего, аккуратнейшего, типичного сына страны, выдрессированной поколениями Фридрихов. Ко времени нашего рассказа господин Финфштик уже восьмой год управлял имением, и генерал был им чрезвычайно доволен, а сам жил в Петербурге и получал доходы. Недовольны Финфштиком были только некоторые бывшие служащие имения, которых он уволил за жульничество, а настоящим врагом Финфштика был смотритель почтовой станции в селе Соколовке, вообще не любивший немцев. Потому что русский человек, если даже он, скажем, пьяница, — все-таки остается человеком, и сговориться с ним всегда можно; а немец — и языка-то толком не знает, а непременно желает соблюдать свои какие-то права, а от других требует исполнения обязанностей. Ему дело говоришь, а он законами тычет. Народ, безусловно, вредный. И главное, зовут его Финфштик, и выговорить-то не очень прилично, — а он задирает нос и даже исправнику первый не кланяется!