Обладать - Антония Байетт

– Ну почему же. В жизни бывает всякое.

– Ничего, если вам действительно дороги эти бумаги, придётся-таки называть его придурком, ведь так?

Улыбающаяся Шушайла сидела между обоими гостями передачи. Аспидс не сводил глаз с телекамер и ощущал себя пыльным барменом. Пыльным – потому что казался серым рядом с двумя разноцветными павами, пыльным из-за пудры на залитом жарким светом лице: Аспидс так и чувствовал её запах. Минута перед эфиром тянулась целую вечность, и вдруг все затараторили наперегонки и так же вдруг замолчали. О чём говорили, Аспидс запомнил плохо. Обе женщины, в пух и прах распестрённые попугайки, рассуждали о женской сексуальности и её символах при подавлении, о фее Мелюзине и грозном женском начале, о Ла Мотт и «любови, что назвать себя не смеет» [160], о неописуемом изумлении Леоноры, когда она узнала, что Кристабель, возможно, любила мужчину. Аспидс слышал собственный голос:

– Рандольф Генри Падуб – один из величайших мастеров англоязычной любовной лирики. Цикл «Аск – Эмбле» – одно из величайших произведений, изображающих истинную страсть, плотскую страсть. К кому обращены эти стихи, в точности до сих пор было неизвестно. Объяснения, которые предлагаются в наиболее авторитетных биографиях Падуба, мне всегда представлялись неубедительными и наивными. И вот теперь мы знаем имя этой женщины – мы установили, кто она, Смуглая Леди Падуба. Подобное открытие – мечта всякого учёного. Письма непременно должны остаться в Англии: они – часть нашей национальной истории.

Шушайла:

– С этим вы, наверно, не согласитесь, профессор Стерн? Как американка.

Леонора:

– Я думаю, письма должны храниться в Британской библиотеке. Мы можем работать с микрофильмами и фотокопиями, а у кого будут оригиналы – вопрос не академический. Мне бы хотелось, чтобы Кристабель получила признание в своём отечестве и чтобы заботу о судьбе писем взял на себя вот он, профессор Аспидс, крупнейший из ныне здравствующих падубоведов. Приобретательство, Шушайла, – не моя стихия, я всего-навсего мечтаю, чтобы, когда письма станут доступны, у меня была возможность написать о них самое толковое исследование. С культурным империализмом, слава Богу, покончено…

После передачи Леонора взяла Аспидса под руку.

– Вам сейчас в самый раз выпить, – сказала она. – Да и мне тоже. Пойдёмте, угощаю. А вы, профессор, здорово выступали. Я думала, будет хуже.

– Это вы меня так настроили, – сказал Аспидс. – Не выступление, а какая-то пародия… Простите, профессор Стерн, я не имел в виду, что это вы настроили меня на пародию. Я хотел сказать, что благодаря вам я вообще смог произнести что-то членораздельное…

– Да я поняла. Вам, конечно, шотландский виски? Вы ведь шотландец.

Они вошли в бар. В пропахшем пивом полумраке Леонора сияла, как рождественская ёлка.

– А теперь я расскажу, куда, по-моему, отправилась Мод Бейли…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Глянь, Джеральдина, в глубь моих камней —

Я для тебя кладу на бархат руки.

Дитя, приблизься, попытайся сведать

Перстней моих загадочный язык.

Смотри, мерцают на молочной коже

Берилл, и изумруд, и хризопрас —

Подарки знати. Мной они ценимы,

Но не за цену, а за то, что немо

В них говорит о тайном Мать-земля.

Моим под стать, как шёлк твои ладони.

Я их коснусь – и между нашей кожей

Проскочит электрическая искра.

Что, чувствуешь?.. Теперь смотри, как в камне

Свет зыблется – не будет ли тебе

Лик явлен в актиническом мерцаньи?

Иль может, то ветвей переплетенья

В Саду Желаний дивном, богоданном?

Что видишь там? Сиянья паутинка

Прокинулась? То лишь начало. Вскоре

Мир духов нам подаст благие вести,

Чрез эти огоньки с сознаньем нашим

Он связан; столь же трудно постижима

Сознанья сила, как игра живая

Камней – и цвет их вечный – синева

Сапфира, зелень изумруда, – или

Зачем одето горло птицы Феникс

Всей радугой цветов в песках пустынных,

Но серым – средь полей, и белым – в дебрях

Полярных. Речь имеют эти камни

В Божественном Саду. А здесь – немоту

Мы их толкуем, и познать стремимся

Нетленны формы в теле минерала.

Возьми мой шар хрустальный, Джеральдина.

Смотри, как в сфере правый с левым край

И с верхом низ местами обменялись,

А в глубине, как будто под водою,

Пылающий – вниз пламенем! – чертог.

То комната уменьшенным подобьем

Перевернулась. Там, под сенью зренья

Духовного, всё смутно, всё подвижно;

Там вдруг проглянет из-за грани тайной

Чего здесь нет. Моё лицо, вниз бровью,

Сияньем облачится розоватым,

Как анемона в нише каменистой

Лученьем одилическим. И следом

За Формою моей, другие Формы,

В других лучах, тебе в глаза вохлынут,

Я в том ручаюсь! Будь лишь терпелива

И не спугни случайно сил капризных.

Ведь искра та, что в Медиуме вспыхнет,

В каналах путь для дружественных

Духов Отважных озаряя – на болотный

Похожа огонёк, блуждает, гаснет…

Я призвала тебя, чтоб обучить.

Начало было славным, все признали.

Твой транс в субботу полным был, глубоким.

Твоё едва дыханное держала

Я тело у груди, толпились Духи

У губ твоих девических и тихо

Вели благую речь; иные, впрочем,

Пытались изрекать чего невинность

Дремавшая не знала бив помине;

«Изыдите!» – я им велела. В ухе

Моём прилежном Духов голоса

О том звенели, что кристальной чашей

Ты избрана для них, Сосудом силы,

Откуда черпать свежесть даже мне,

С моей усталой мудростью, пристало.

То значит – избираю я тебя

Помощницею для моих сеансов,

Товаркой милой. А потом, как знать,

Не станешь ли сама ты Духов жрицей?..

Тебе знакомы дамы, что сегодня

Придут. Вниманья жаждет баронесса.

Она скорбит о мопсе опочившем,

Что бегает в полях извечно-летних

И лай знакомый шлёт. Будь осторожна

С судьёю Хольмом, в нём живёт неверье

И, даже усыплённое, воспрянет

При поводе малейшем. Обещает

Других всех больше – в смысле благ духовных! —

Графиня молодая Клергров, скорбью

Объятая: ужасной лихорадкой

Был сын её единственный похищен

В вояже год назад, двух лет от роду.

Прерывистое слышно лепетанье

Его нам на сеансах – о чудесных

Лугах, где он венки из маргариток

Плетёт невянущие, – но графиню

Не утешает это; бледну прядку

Она с собой повсюду носит. Жаждет

Лишь одного – на миг его ладошки

Коснуться, поцелуй ему единый

Отдать, чтоб знать доподлинно – он есть,

А не проглочен Хаосом и Тьмою…

Я говорю об этом, Джеральдина,

Поскольку… я хочу тебе поведать

О том, как мы, с кем речь имеют Духи,

Стараемся «явленьями» дополнить

Дары и знаки Духов непрямые,

Что посланы бывают осязанью,

И зрению, и слуху – да, дополнить

И подкрепить, чтоб не было сомнений,

Чтоб истинность их стала очевидной!..

Звонят, бывает, Гости в Колокольцы;

По комнате Огни танцуют;

Руки Небесные касаются нас, смертных.

Бывают и Аппорты [161] – вин бокалы,

Цветы морские, и венки со смирной.

Порой же Силы не даруют знаков.

Но даже в дни пустые – когда тело

Моё болеет и не слышит ухо

Благие голоса – приходят люди

За утешеньем, иль за верой новой.

И я просила наставленья Духов,

Как быть в такие дни – и научили

Они меня, как… разыграть «явленья»,

Скорбящих тем утешив, озадачив

Всех маловеров подтвержденьем зримым.

Перчатки белые на «паутинках»

Сойдут за руки, что живут без тела;

Небесные венки на тонких нитях

Повиснут с люстры. Что один способен

Проделать Медиум, то двое смогут

Ещё улучшить. Так стройна, тонка ты,

Меж двух экранов, верно, проскользнёшь ты?..

А ручки твои в лайке пусть игриво

Промчат по кринолину, иль колена

Мужчины-подозрителя коснутся,

Благоуханьем бороду овеют…

Что ты сказала? Лгать ты не желаешь?

Позволь напомнить, кем была ты прежде:

Хорошенькой служанкой, что смотрела

На молодого господина томно

И угодила к госпоже в немилость.

Теперь спрошу я: кто пришёл на помощь?

Кто пищу, кров, одежду предоставил?

Открыл в тебе нежданные таланты,

И томность обратил на соисканье

Духовного и прочего богатства?..

Лепечешь благодарности?.. Ещё бы.

Пусть Благодарность приведёт к Доверью!

Обман наш малый – это род Искусства,

Простым иль сложным быть оно умеет.

Так женщины всё вкладывают сердце

В одежду кукол восковых (мужчины

Из мрамора ваяют херувимов),

Иль вышивают на подушках скромных