Московский бенефис - Влодавец Леонид Игоревич

НА ПРОМЕЖУТОЧНОМ ФИНИШЕ

Едва до меня дошло, что гражданин Сорокин и Главный Камуфляжник — суть одно и то же лицо, как я ощутил быстрый, жаркий прилив крови к голове. Ни разу не получал инсультов, а потому не знаю, было ли то, что происходило со мной, похоже на предынсультное состояние. Голова, казалось, вот-вот лопнет от внутричерепного давления, в глазах закрутились золотистые круги, молниеобразные линии, спирали и сетки. Одновременно заколотилось в груди, я почуял нарастающую нехватку воздуха, стал торопливо тянуть его в себя и носом, и ртом, и даже, кажется, ушами. Потом вдруг стало нарастать ощущение падения. Я уже не видел вокруг себя ничего, кроме черноты, пустоты, бездонности, мечущихся и наползающих друг на друга кругов, спиралей, сеток и молний. Разум явно не мог оценить происходящее. Он не понимал, что творится со мной, и единственное, что он смог сделать, — это поднять в организме тревогу. Даже не тревогу, а панику. Все, кто служил в армии, знают, что на случай тревоги в каждой части существует расписание, кому, куда и зачем бежать, идти, ехать, чего и на что грузить. Опять же известно, как вести себя при воздушном нападении, угрозе радиоактивного заражения, пожаре, наводнении и прочем. Но ни в одной части, насколько мне известно, нет никаких инструкций, как вести себя при высадке инопланетян, при явлении Христа народу или, допустим, при обнаружении на территории какого-то подразделения отдельно стоящей ведьмы, барабашки или иной нечистой силы. Именно в таких случаях и возникает то, что называется паникой.

Наверно, почти каждый человек испытывал в детстве (а наиболее неуравновешенные и в зрелые годы) беспричинный страх. Проснешься, и ни с того ни с сего — и во сне-то вроде ничего не снилось! — начинаешь бояться чего-то сверхъестественного. До жути! Даже пошевелиться страшно! А при этом никакой реальной угрозы нет. Ни воров под кроватью, ни ядерного взрыва под окошком. Может, конечно, этот леденящий душу страх производит какой-нибудь нечистик, окопавшийся поблизости от кандидата на адскую сковородку, или, наоборот, добрый ангел-хранитель, призванный заставить грешного гражданина покаяться и обратиться к Богу. Однако определенно и уж тем более однозначно этого утверждать нельзя. Скорее всего просто в каком-то отделе человеческого мозга имеются клетки, несущие ответственность за безопасность своего хозяина. Эдакий КГБ в черепушке. В нормальном состоянии они, как и настоящий КГБ, говорят человеку: «Низзя!» — если получают информацию о его попытке сигануть с 9-го или хотя бы с 5-го этажа. Однако в ужратом состоянии, так же, как и все коррумпированные органы, эти клетки могут и не сказать это самое «низзя!» в самый ответственный момент, в результате ваш, увы, кратковременный полет с завершающим ударом мордой об асфальт все-таки состоится. Вместе с тем, по случайности, эти клетки могут самопроизвольно возбудиться. «Перебдить», так сказать. И вы, вполне здоровый и нормальный человек, наяву готовый к быстрому реагированию на любую реальную опасность, будете не только бояться неизвестно чего, но и ощутите на какое-то время полный паралич воли.

Примерно в таком состоянии — с душой, парализованной беспричинным страхом, я находился примерно пять минут. Все это время мне чудилось падение в бездну. Потом падение приостановилось, но зато появилось омерзительное ощущение зыбкой трясины под ногами. Невидимой, упругой, колышущейся, будто студень, и вот-вот готовой провалиться под ногами. Самое жуткое было в том, что я был слеп, глух и нем. Я не видел никакой трясины, а лишь чуял ее колебание под ногами.

И еще одно: на какое-то время я перестал помнить себя ВООБЩЕ. То есть у меня исчезло человеческое представление о своем имени, фамилии, прошлом и настоящем. Осталось только животное «я» — и ничего больше.

Мне и сейчас кажется, что в этот момент я то ли балансировал на грани жизни и смерти, то ли висел на волоске.

Но то ли я сумел сохранить равновесие, то ли волосок оказался сверхпрочным — неясно, — но это состояние кончилось. Начало появляться уже знакомое ощущение «киселя в голове». Переплетение мыслей на русском, английском и испанском языках, смешение событий и собственных имен, неотличимость воспоминаний Короткова от пережитого Брауном, вплетение впечатлений Баринова, негритенка Мануэля, Мерседес и капитана О'Брайена — все это я уже переживал неоднократно. И мозг, уже знавший, что за этим последует, начал успокаиваться, паническое стало сменяться тревожным, то есть вполне осознанным и небезотчетным. Я оживал и успокаивался, хотя процесс этот шел куда медленнее, нежели тот, благодаря которому я «сорвался в пропасть». Меня кто-то вытаскивал, но вытаскивал не спеша, возможно, боясь резким движением оборвать тот волосок, который удержал меня над бездной.

Сколько этот подъем продолжался — судить не берусь. Может, час, может, два или четыре, а может — всего минут двадцать. Реального представления о времени у меня не имелось.

Но так или иначе, вся мельтешня и мрак исчезли, появился свет, призрачно-мутный, туманный. Затем, будто бы на погруженной в проявитель фотобумаге, стали проступать неясные, расплывчатые контуры, а еще через какое-то время свет стал заметно ярче, а контуры примерно такими, какими их видишь в окуляры не наведенного на резкость бинокля. И лишь еще через какое-то время резкость появилась. Почти одновременно я наконец-то вспомнил ВСЕ о себе, а потому то, что я увидел, повергло меня в удивление.

А увидел я вовсе не товарища Сорокина в камуфляже и маске. И не его доблестных бойцов под красным знаменем. И таинственной шахты — штаб-квартиры НКПР или группы «Смерть буржуазии!» я не обнаружил.

Я лежал в ложементе, том самом, куда меня помещали, когда разархивировали ячейки памяти Брауна. Он был чуточку наклонен ногами вниз, градусов на пять

— не больше. На мне не было ни той боевой экипировки, которую я получал перед полетом на «Ан-12», ни того уголовно-дезертирского костюмчика, который на меня вроде бы надели боевики Сорокина. На мне были только плавки, да еще датчики, которые были понатыканы в разного рода энергетически активных точках. Мне даже на секунду показалось, что с тех пор, как во мне разбудили негритенка Мануэля, и по настоящий текущий момент, я не выходил из своего внутреннего мира.

Но память быстро подсказала: нет, выходил! Выходил, ел бутерброды, пил кофеек, а Ленка-Хрюшка вкупе с Чудо-юдом вели научную беседу по поводу перстеньков, моих путешествий по времени и пространству, которые я совершал, не вылезая из собственной черепушки, а также о многом другом. А потом я — опять-таки наяву — разыскивал Кармелу, ездил за перстеньками, сопровождал груз, угодил в лапы Сорокина…

Однако Сорокина не было, а был Чудо-юдо собственной персоной. И Ленка была рядом, и Клара Леопольдовна, и Зинка, которая в прошлом эксперименте вроде бы никак не участвовала. Но самое главное — когда из меня извлекали воспоминания обитателей XVII столетия, не было рядом второго ложемента, где в той же позе, что и я, пристегнутая эластичными ремнями и утыканная датчиками, располагалась Таня Кармелюк. И не могло быть, поскольку я сумел отловить ее только ПОСЛЕ того, как прожил неделю в XVII веке.

— Привет, — сказал отец. Да, это был именно он. Я еще не совсем очухался, но ощущение вины перед ним уже возникло. Был я у Сорокина? Был. Не выполнил приказ? Не выполнил…

— Я не смог, — выдавил я. — Не получилось… Чудо-юдо расхохотался так, что задребезжал плафон какой-то лампы, висевшей на потолке.

— Знает кошка, чье мясо съела! — ухмыльнулся он и погладил свою поповскую бородищу. — А ты, Зинуля, утверждала, будто он сразу различит, где реальность, а где нет…

— Жестоко это, Сергей Сергеевич, — заметила Зинаида.

Чудо-юдо перестал смеяться, но не рассердился, а просто посерьезнел.

— Видите ли, Зинаида Ивановна, насчет того, что жестоко резать бедных лягушечек, говорили еще Сеченову, да и Павлову досталось из-за собачек. Но если бы они не резали, не экспериментировали и не открывали того, что открыли, мы бы ни черта не понимали в физиологии высшей нервной деятельности. А нам с вами, увы, нельзя ставить эксперименты на собачках, не тот уровень. Поэтому и приходится работать с людьми. Рискованно, но необходимо. Иначе не продвинуться вперед…