Путешествие в страну Зе-Ка - Юлий Марголин

Этого обещания я не успел выполнить – Нил Васильевич умер два месяца спустя.

Утром 21 июня я пошел во Вторую Часть. Мне велели ждать начальника. Я все еще не смел верить. Долго ждал, часа два, – выходил на крылечко, садился на ступеньку. Уйти от порога я не мог, точно меня привязали.

…Начальник мог просто-напросто дать мне для подписи бумажку: «оставлен до особого распоряжения» и послать обратно в барак. Что тогда?

…Конечно, конечно, так и будет. Я вернусь в барак, лягу на свое место. У меня хорошие нары, и сосед смирный. Сосед спросит: «ну, что там было?» – Я скажу: «Оставляют пока», и сделаю вид, что иначе и не ждал. Отвернусь к стене и притворюсь спящим. Сосед зевнет, повздыхает и тоже ляжет. Комендант войдет с криком: «Черти, дьяволы, инвалиды! Подымайся, бери швабры, пол хоть вытрите…»

Начальник прошел во вторую комнату, и я вошел за ним следом.

– Гражданин начальник, мой срок кончился вчера.

Он заглянул в бумагу на столе.

– Нет. – Ваш срок не вчера, а сегодня. Куда хотите ехать?

Я молчал. У меня захватило дыхание.

Он поднял на меня глаза, и я сделал равнодушное лицо. Что в этом особенного? Заключенный отсидел срок, и понятно, теперь ничего не остается, как отправить его на волю. Дело простое.

– Я польский гражданин, – сказал я медленно, почти с сожалением. – Куда же мне ехать? – В Польшу.

Начальник захохотал.

– В Польшу не пускают. Надо выбирать в Советском Союзе.

– Если нельзя в Польшу, то как можно ближе к польской границе.

Тут он сделал серьезное лицо и объяснил мне, что территории бывшей немецкой оккупации закрыты для меня. На юг тоже нельзя мне ехать, но зато я могу ехать в Азию, например в Казахстан.

В эту минуту встал пред моими глазами белый треугольник письма. Зимой Доктор получил письмо. Откуда пришло это письмо? Ага! Из Алтайского края.

– Можно в Алтайский Край?

– Можно.

Алтайский Край славится в Сов. Союзе. Там сытно, хлеб дешев, много молока и мяса. И там – именно там – есть у Доктора где-то земляк, знакомый!

– Извините, гражданин начальник, мне нужно выйти.

Я вышел, оставив его в изумлении. От Второй Части до Пятого Корпуса было несколько шагов. В открытых дверях палаты я увидел круглую спину и белый халат Доктора. Было 11 часов, время обхода больных. Я бросился опрометью в каморку за раздаточной. – «Скорей, скорей!»

– Вызовите доктора, – сказал я раздатчице Соне. – Сию минуту.

Доктор бросил прием и поспешил ко мне.

– Что с вами?

– Освобождают! Доктор, кто у вас в Алтайском крае?

Он назвал мне город Славгород, улицу и адрес. Не надо было записывать, адрес сразу запечатлелся в моей памяти. Я попрощался с ним и побежал во Вторую Часть. Прошло не более 3 минут, и начальник не успел переменить позы у стола, где я его оставил.

– Еду в Славгород, Алтайского края, – сказал я твердо.

И немедленно преграда встала между мной и обитателями лагеря. Меня уже не отпустили, и все последовавшее разыгралось в ускоренном темпе. Меня форменно выгнали из лагеря. Не позволили ходить, прощаться, разговаривать. Человек из Второй Части пошел со мной в барак, в его присутствии я взял свой рюкзак. Потом повели меня в продкаптерку. Мне выдали паек на 12 дней дороги в Сибирь, по 400 гр. хлеба и 100 гр. соленой рыбы в день. Каптер бросил мне 2 хлеба и большую рыбу. С этим я должен был доехать на место.

Меня отвели в бухгалтерию, где выписали мне справку об увольнении. Мне выдали денег на билет до Славгорода: 131 рубль. Кроме того, я получил 19 рублей суточных, по рублю в день на 19 суток. За эти деньги я не много мог купить (одно яйцо в Котласе стоило 15 рублей), но если бы дорога задержалась и я бы съел весь свой хлеб, то, начиная с 13-го дня, я бы мог заплатить из этих денег за «рейсовый» хлеб – по государственной цене.

– «Проводи за вахту!» сказал начальник 2 части нарядчику. Это чтобы я не мог зайти по дороге в какой-нибудь барак. Но тут я запротестовал. Хлеб мне дали с завтрашнего дня. А что я буду есть сегодня?

– Правильно! – сказалначальник. – Отведи его на кухню, пусть пообедает вне очереди. И сразу потом – за вахту.

Нарядчик присел рядом, пока я хлебал – в последний раз – лагерную баланду и съел крошечную порцию кашицы. Мы вышли вместе. Я не смотрел ни вправо ни влево. Пред дверью вахты нарядчик круто свернул в сторону, а я толкнул дверь и вошел к дежурному стрелку. Он посмотрел мою справку об увольнении, отметил у себя – и показал на выход.

– Проходи, – сказал он без всякого выражения, очевидно, больше не интересуясь мной.

Я поправил лямку рюкзака, где лежал хлеб на 12 дней, и вышел на дорогу.

Это еще не была воля. Это было – «с той стороны вахты». За пять лет сколько раз я выходил за вахту, с бригадой или с поручением, и в этом не было ничего необыкновенного. Но теперь – я вышел без всякого дела. Я вышел совсем – это было невероятно… До полотна жел. дороги было несколько десятков метров.

Я шел медленно по шпалам полотна. До города было 5 километров. Со справкой об увольнении мне следовало явиться в милицию и получить пропуск в город Славгород. С пропуском я мог идти на станцию и купить билет до Славгорода. От Котласа до Алтайского Края было 2.700 километров.

Был яркий, солнечный июньский день. Пять лет тому назад в такой точно день закрылись за мной ворота тюрьмы. Теперь я шел седой и разбитый по полотну Котласской жел. дороги. Мешок давил мне на плечи. Я был свободен. Но тяжесть была не только на моей спине. Тяжесть была в моем сердце, и еще далеко мне было до облегчения.

Все было во мне напряжено, угрюмо и сурово. С каждым километром, который я отходил от лагеря, как будто тень его вытягивалась и стелилась за мной по пятам. Вся эта местность – заборы, склады, домишки, поляны с обеих сторон пути – была одна окрестность лагеря. По шпалам шли люди навстречу. Худой рабочий в кепке вел за руку девочку. Какие-то бабы прошли в платках, негромко разговаривая и любопытно оглянулись на меня. Вид мой говорил ясно, из какого места я вышел. Но в их взгляде не было враждебности. Я убедился впоследствии, что русские люди, хотя и не упоминают имени лагеря и никогда не расспрашивают о нем, но относятся к бывшим заключенным с чем-то похожим на сочувствие. Атмосфера очень осторожного и молчаливого сочувствия образуется вокруг человека, пришедшего из лагерей. Это понятно: почти каждый из вольных людей имеет в лагере кого-нибудь из близких и родных.

Много прошло месяцев, пока вернулось ко мне нормальное самоощущение, и я действительно почувствовал себя вне опасности. Трудной, далекой и кружной дорогой я вернулся на родину. В тот летний день в предместьях Котласа она еще была очень далека от меня. В тот день я еще был плотно охвачен кольцом советской дисциплины – и страха.