Хозяйка Рима - Кейт Куинн

— Не волнуйся, он не узнает, — успокоил его Марк. — Я уже этой ночью вывезу мальчика из города.

— Та весталка, — с волнением продолжал Павлин, — она никакая не весталка, а Юлия, та самая племянница императора, которую все считали мертвой.

— Сейчас не об этом, — невозмутимо произнес Марк, как будто слова сына его ничуть не удивили. Павлин вопросительно посмотрел на отца.

— Так ты знал?

— А ты думал, ей удалось бы разыграть собственную смерть без посторонней помощи? А сейчас, приятель, возвращайся-ка во дворец, пока тебя там не хватились и не начали искать.

Впрочем, ноги сначала привели Павлина к круглому зданию храма Весты. Подняв глаза, он увидел весталок. Низко опустив на лица покрывала, они выстроились безмолвной белой стеной.

Павлин скомкал окровавленное покрывало Юлии и положил его на первую ступеньку лестницы. В следующий миг его колени подкосились, и он опустился и сел рядом. Он продолжал сидеть на ступеньке храма до тех пор, пока его не обнаружила там пара преторианцев.

Старый год умер, и по приказу императора Рим ознаменует наступление нового смертной казнью.

Странная, неспокойная толпа собралась посмотреть, как Флавия Домицилла отправится в изгнание, а весталка встретит свой смертный час. Император назначил день празднования, однако стяги уныло обвисли, цветы скорее напоминали слезы, а в звуках фанфар слышались скорбные похоронные нотки. Не к добру, поговаривали в народе, явно не к добру. Императорская племянница и жрица, причем приговор обеим вынесен в первый же день нового года. Да, видно, не жди добра в новом году, ведь что хорошего сулит год, который начался с казни?

Павлин, верхом на вороном скакуне, сопровождал пленниц к месту казни и едва держался в седле.

Завидев обеих женщин, шагавших в кольце преторианцев каждая навстречу свой судьбе, толпа встрепенулась, и по ней пробежал ропот. Обе невысокого роста, светловолосые, одна в красном шелковом, хотя и грязном, платье, вторая — в белоснежных одеждах весталки. Флавию Домициллу поджидал корабль, а потом крошечный остров посреди моря, а вот весталку Юстину ждал каменный мешок без доступа воздуха.

Ибо нарушивших священный обет весталок замуровывали заживо. Рука за руку женщины шагали по римской улице.

— Ну почему, — понесся до слуха Павлина голос Флавии, — почему отправить меня еще лет сорок жить на скале посреди моря считается милосерднее, нежели сразу лишить жизни?

— А кто сказал, что боги милосердны? — тихо ответила Юлия.

— О, я знаю, что они немилосердны. Твоя богиня и мой бог. Моих мальчиков больше нет в живых. Старшего казнили вместе с Флавием, младшего… видимо, мне никогда не узнать, где и когда его убили.

— Я бы не стала расставаться с надеждой.

— О, я прекрасно знаю Домициана. Он ненавидит детей. Они напоминают ему, что он сам тоже смертен. Он убил своих собственных в чреве их матери до того, как они успели появиться на свет. Так что он убьет и моего.

— Следи за горизонтом.

— Что-что?

— Когда приплывешь на Пандатерию. Это молчаливое место — лишь трава, что колышется на ветру, тихие песчаные отмели и крошечная каменная хижина с небольшим алтарем. Ты останешься там в полном одиночестве, и поначалу тишина будет сводить тебя с ума, но ты слушай голоса птиц и следи за горизонтом. Вот увидишь, ты не долго пробудешь одна.

Негромкий голос весталки убаюкивал.

— В один прекрасный день ты увидишь на горизонте парус. Старый выцветший красный парус, и два ряда весел. Ты испугаешься и подумаешь, что это убийцы плывут, чтобы лишить тебя жизни, и тебе захочется убежать. Но ты гордо встань во весь рост, потому что ты из рода Флавиев и свою смерть тоже должна принять гордо. Но галера не пристанет к берегу. Вместо этого с нее спустят в море небольшую рыбацкую лодку, без весел, и приливом ее прибьет к берегу, но еще до того, ты увидишь того, кто будет сидеть в ней и махать тебе руками. И тогда ты бросишься в море и вернешь себе своего сына.

— Откуда тебе это известно? — шепотом спросила Флавия. — Откуда?

— Иногда мне бывают видения. Поверь мне, Флавия Домицилла, тебе есть, ради чего жить.

Павлин обернулся.

Юлия протянула руку и положила ее на живот Флавии.

— Что?

— Нам не стоит мешкать. Не хотелось бы, чтобы потом из-за нас Павлину влетело. — Юлия за руку повела вперед сводную сестру. — Дочь. Ты пока ее не чувствуешь, но она уже живет в тебе. Она появится на свет летом, на Пандатерии, и у меня такое предчувствие, что ты назовешь ее в мою честь.

К глазам Павлина подступили слезы. Он, словно ослепнув, уставился вдаль.

— Но откуда тебе это известно?

— Скажем так, известно, и все. Причем пока только мне одной. Домициан же никогда не узнает. Как только тебя высадят на крошечном необитаемом острове, он выбросит тебя из головы. А вот императрица тебя не забудет. Она проследит за тем, чтобы тебя хорошо кормили и, предполагаю, даже, когда подойдет время родов, отправит к тебе повитуху. Может статься, в один прекрасный день она поможет тебе и твоему ребенку бежать с острова. Когда-то она была храброй женщиной — возможно, сумеет снова ею стать.

— Юлия, я…

— Пора, — произнес скакавший рядом с Павлином стражник.

— Нет! — слабо воскликнула Флавия. — Нет, я не могу…

— Тише, — успокоила ее Юлия, — желаю тебе спокойного плавания, Флавия Домицилла. И если ты не возражаешь, назови свою дочь в мою честь.

Еще мгновение, и Флавию увели.

Ни одну весталку нельзя убить внутри городских стен. Поэтому крохотная камера была приготовлена за городскими воротами, на так называемом campus sceleratus. Впрочем, в народе это место было известно как Дурное поле. По приказу императора здесь, как будто по случаю праздника, заранее возвели возвышение и трибуны, однако толпа была на редкость притихшей. Люди молча наблюдали за тем, как весталка в белоснежных одеждах на мгновение замедлила шаг перед своей погребальной камерой. Павлин заметил в толпе отца — тот стоял рядом с Кальпурнией и крепко держал ее за руку. Сидя на своем императорском возвышении, императрица более чем когда-либо была подобна каменной статуе. Император же был румян и величаво-спокоен. Викс, как обычно в красной тунике, явно пребывал не в своей тарелке.

Весталка переступила порог своей гробницы и направилась вниз по грубым ступенькам.

— Стой!

Это со своего скакуна спешился Павлин. В мгновение ока он подскочил к Юлии и схватил ее за руку.

— Юстина… Юлия…

— Юстина. Мне это имя нравится больше. Меня так всегда называл отец. По его словам, вид у меня был такой же серьезный, что и у судьи.