Дон Кихот - Мигель Сервантес

Дон-Кихот с величайшим вниманием прослушал речь каноника. Увидав, что он кончил, рыцарь сначала, молча и упорно, посмотрел на него и потом сказал:

– Если не ошибаюсь, господин гидальго, речь, обращенная вашей милостью ко мне, имеет целью убедить меня, что никаких странствующих рыцарей никогда не было на свете; что все рыцарские книги – вымышлены, лживы, бесполезны и вредны для государства; что, наконец, я дурно сделал, читая их, еще хуже, поверив им, и еще хуже, решившись подражать им и избрать себе трудное поприще странствующего рыцаря, которое они указывают, – потому что вы отрицаете, чтобы когда-либо существовали Амадисы Гальский и Греческий и множество других рыцарей, которыми полны эти книги. – Совершенно справедливо, ваша милость, – ответил каноник, и Дон-Кихот продолжал:

– Затем ваша милость добавили, что эти книги принесли мне много зла, потому что расстроили мой ум и под конец посадили меня в клетку; и что мне следовало бы исправиться, переменив чтение рыцарских книг на более интересное и поучительное истинных историй.

– Вот именно, – ответил каноник.

– Ну, а я с своей стороны нахожу, – возразил Дон-Кихот, – что безумны и очарованы вы сами, так как вы осмелились изрыгать клеветы на произведения, распространенные по всему миру и всеми считаемые настолько истинными, что всякий, подобно вашей милости, отвергающий это, заслуживает того же наказания, к какому вы присуждаете скучные и неприятные для вас книги. В самом деле, решиться уверять кого либо, что на свете не было ни Амадиса, ни других рыцарей – искателей приключений, ни все ли равно, что желать убедить, что солнце не светит, мороз греет и земля не держит вас на себе? Может ли найтись в свете ум, способный убедить другого, что история инфанты Флорины и Гвидо Бургонского так же ложна, как ложно приключение Фиерабраса на Мантибльском мосту, случившееся во времена Карла Великого? Клянусь Богом, все эти истории так же верны, как верно то, что теперь день! Если они – ложь, то, стало быть, ложь и рассказы о Гекторе, об Ахилле, Троянской войне, о двенадцати пэрах Франции и о короле Артуре Английском, до сих пор остающимся превращенным в ворона и ожидаемом его подданными с часа на час. Неужели кто-нибудь осмелится сказать, что ложна история Гуарино Мескино, ложны сказания о святом Граале,[71] вымышлены повествования о любви Тристана и королевы Изольды, а также королевы Женевьевы и рыцаря Ланселота, тогда как есть люди почти что видевшие дуэнью Квинтаньону, этого лучшего виночерпия Великобритании? Это так верно, что я сам помню слова одной из моих бабушек по отцу, говорившей мне часто при встрече с какой-нибудь дуэньей, наряженной в почтенный головкой убор: «Эта женщина, дитя мое, похожа на дуэнью Квинтаньону»; из чего я заключаю, что она знала эту дуэнью или, по крайней мере, видала ее портрет. Кто может сомневаться в правдивости истории Петра и прелестной Магалоны, когда и ныне еще в оружейной зале наших королей можно видеть пружину, приводившую в движение деревянную лошадь, на которой мужественный Петр Провансальский несся по воздуху, – пружину немного меньших размеров, чем дышло телеги, запряженной волами, рядом с ней лежит седло Бабиэки, кобылы Сида, а в Ронсевальском ущелье и до сих пор можно видеть трубу Роланда, величиною с большое бревно. Из этого следует заключить, что существовали двенадцать пэров Франции, существовал Петр, существовал Сид, существовали и другие рыцари того же рода, которых люди называют искателями приключений. Иначе пришлось бы отрицать, что мужественный португалец Хуан де Мерло действительно был странствующим рыцарем, который отправился в Бургундию, сражался в городе Расе с славным рыцарем Шарни, прозванным Моисеем Петром, потом в городе Базеле с Моисеем Генрихом де-Раместаном и дважды вышел из борьбы славным победителем. В таком случае мы должны отвергнуть также рассказы о приключениях и битвах, данных в Бургундии испанскими храбрецами Педро Барба и Гутьерро Кикада (от последнего происхожу я по прямой мужской линии), победившими сыновей графа Сен-Поля. Тогда неправда и то, что дон-Фернандо де-Гевара отправился искать приключений в Германию и сражался там с Георгом, придворным рыцарем герцога Австрийского. Считайте сказками, сочиненными для потехи толпы, также и рассказы о турнирах Суэро де-Киннонис, подвигах Орбиго, поединках Мозес-Луиса де-Фальцеса с дон Гонзальво Гусманом, Кастильским рыцарем, и о других великих делах, совершенных христианскими рыцарями нашего королевства и чужих стран, – рассказы настолько истинные и достоверные, что только совершенно лишенный всякого ума и соображения может сомневаться в них.

Каноник был необыкновенно удивлен, выслушав слова Дон-Кихота, представлявшие из себя такую странную смесь истины и лжи, и лично убедившись, насколько основательно было его знакомство во всем, касающимся странствующего рыцарства.

– Я не отрицаю того, господин Дон-Кихот, – ответил он ему, – что в словах вашей милости есть некоторая доля истины, в особенности, в словах, относящихся к испанским странствующим рыцарям. Я согласен также признать и действительность существования двенадцати пэров Франции, но только я не решаюсь верить, будто бы они на самом деле совершили все, что о них рассказывает архиепископ Тюрпен. Одно только верно, что это были рыцари, избранные французскими королями и называвшиеся пэрами, так как по мужеству, и достоинствам они были все равны между собою или, по крайней мере, было желательно, чтобы они были равными в этом отношении. Это был военный орден, подобные существующим теперь орденам св. Иакова и Калатравы, в которых все участники считаются одинаково храбрыми и благородными рыцарями и как говорят теперь: рыцарь св. Иоанна или Алькантары, так тогда говорили: рыцарь Двенадцати Пэров, потому что для этого ордена выбирали двенадцать равных по достоинству рыцарей. Что существовали Сид и Бернардо дель-Карпио, в том нет, никакого сомнения; но другое дело, совершили ли они все те подвиги, которые им приписываются. Что же касается пружины графа Петра, упомянутой вашей милостью и лежащей будто бы рядом с седлом Бабиэки в королевской оружейной зале, то признаюсь вам в моем грехе: я или кос или настолько близорук, что не мог заметить этой пружины, как ни велика она по словам вашей милости, хотя отлично видел седло.

– Однако она несомненно там, – возразил Дон-Кихот, – и хранится в кожаном футляре, чтобы не заржавела.

– Очень может быть, – ответил каноник, – но только клянусь принятым мною священным саном, я не помню, чтобы я ее видел. Но, даже допустив, что она хранится там, обязан ли я верить историям обо всех этих Амадисах и множестве других рыцарей, о которых выдумано столько сказок? И может ли это служить достаточным основанием для того, чтобы такой почтенный, достойный и разумный человек, как ваша милость, считал истинными все эти необыкновенные глупости, рассказываемые в нелепых рыцарских книгах?

ГЛАВА L

Об остроумном споре Дон-Кихота с каноником и о других событиях

– Вот это, право, мило! – воскликнул Дон-Кихот. – Как! книги, напечатанные с дозволения королей и одобрения испытателей; книги, с одинаковым удовольствием читаемые и хвалимые большими и малыми, богатыми и бедными, учеными и невеждами, мужиками и дворянами, одним словом, всеми людьми, к какому бы званию они ни принадлежали; эти книги, по-вашему – чистая ложь, между тем как они такой точный отпечаток истины, что в них пункт за пунктом и день за днем описываются отец, мать, страна, родственники, возраст, место и подвиги рыцарей. Замолчите же, пожалуйста, господин, и не произносите таких великих клевет; поверьте мне, я вам даю в этом отношении лучший совет и которому только может последовать умный человек. Впрочем, прочтите сами эти книги, и вы тогда увидите, какое удовольствие доставляют они. Скажите мне, какая картина может быт восхитительнее этого описания: пред вами большое озеро кипящей смолы, в котором кипит и плавает бесконечное множество змей, ужей, ящериц и других свирепых и ужасных гадов. Вдруг из глубины это-то озера слышится жалобные голос, говорящий: «О, кто бы ты ни был, рыцарь, смотрящий на это ужасное озеро, если ты хочешь овладеть сокровищами, скрытыми под его черными волнами, то покажи мужество твоего непобедимого сердца и бросься в средину этой огненной жидкости. Если ты этого не сделаешь, то ты окажешься недостойным увидать великие, несравненные чудеса, которые заключаются в семи замках семи фей, обитающих под этой черной водной громадой». И вот рыцарь, не дав еще времени умолкнуть этому странному голосу, не рассуждая, не соображая грозящей ему опасности, не снимая даже с себя тяжелого вооружения, но только поручив себя Богу и своей даме, бросается вниз головой в средину кипящего озера и вдруг, когда он меньше всего думает о том, что ему предстоит, оказывается среди цветущего луга, с которым по красоте не могут сравняться даже Елисейские поля. Там, и воздух прозрачнее, и солнце сияет новым светом. Мирный лес представляется его глазам; в нем радуют взор ярко-зеленые, густолиственные деревья, и до слуха доносится сладкое и чистое пение бесчисленного множества маленьких птичек с блестящими перышками, весело порхающих среди переплетающихся древесных ветвей. Здесь он видит ручеек, свежие кристальные воды которого бегут по восхитительному руслу, усеянному белыми камешками и похожему на золотое поле, украшенное восточным жемчугом. Там он замечает роскошный фонтан, художественно устроенный из тысячецветной яшмы и полированного мрамора; дальше он встречает другой более простой отделки фонтан, где красивые раковины ракушки и извилистые белые и желтые домики улитки, разбросанные в беспорядке и перемешанные с блестящими кусочками хрусталя, образуют разнохарактерное произведение, в котором искусство, подражая природе, кажется на этот раз побеждающим ее. С этой стороны возвышается грозный укрепленный замок или великолепный дворец, стены которого сделаны из массивного золота, стенные зубцы из алмазов, двери из гиацинтов, и, наконец, чудная архитектура которого кажется драгоценней золота, алмазов, карбункулов, рубинов, жемчуга и изумрудов – всех материалов, из которых замок построен. И чего же желать еще больше, когда, увидав все это, мы видим, что из ворот замка выходит множество девиц, богатые и изящные наряды которых так прекрасны, что, если бы я начал их описывать, как это делает история, я никогда бы не кончил? Сейчас же та, которая по-видимому госпожа остальных, берет за руку отважного рыцаря, бросившегося в кипящие волны озера, и ведет во внутренность крепости. Раздев его догола, она моет его в теплой воде, натирает благовонными мазями и одевает в сорочку из тонкого полотна, надушенную изысканными ароматами; появляется другая девица, которая набрасывает ему на плечи тунику, стоящую, как говорят, по меньшей мере целого города и даже больше. Что может быть очаровательнее рассказа о том, как эти дамы ведут рыцаря затем в другую залу, где он находит стол, убранный с таким великолепием, что он стоит в немом изумлении? Как ему льют на руки чистую воду из амбры и душистых цветов! как его сажают в кресло из слоновой кости! как ему служат все девицы, сохраняя чудесное молчание! какие разнообразные вкусные кушанья приносят ему, из которых его аппетит не знает какое выбрать! какую музыку слушает он за столом, не зная, где и кто играет! Когда же, по окончании обеда, рыцарь, небрежно развались в своем кресле, по обычаю ковыряет у себя в зубах, вдруг отворяется дверь и впускает другую девицу, еще более прекрасную, чем все остальные, которая садится рядом с рыцарем и начинает ему рассказывать, что это за замок, каким образом она в нем очарована и кучу других вещей, удивляющих рыцаря и восхищающих читателя этой истории! Не хочу больше распространяться об этом предмете, но из всего сказанного мной можно заключить, что какую страницу какой бы то ни было истории странствующего рыцаря ни открой, она может только возбудить восторг и удивление в читателе, кто бы он ни был. Примите мой совет, ваша милость: прочитайте эти книги и вы увидите, что они прогонят грусть, может быть, удручающую вас, и рассеют дурное расположение духа, если вы им страдаете. Я как могу сказать про себя, что с тех пор, как я стал странствующим рыцарем, я сделался храбрым, щедрым, вежливым, воспитанным, великодушным, приветливым, предприимчивым, кротким, терпеливым, и с покорностью выношу усталость, горе, заключение, очарование; и, хотя прошло еще немного времени с тех пор, как я заключен в этой клетке, как сумасшедший, и все-таки надеюсь, что, если небо мне поможет, и судьба не воспротивится, я благодаря мужеству своей руки сделаюсь через несколько дней королем какого-нибудь государства и тогда буду иметь возможность проявить свойственные моему сердцу благодарность и щедрость. Вы сами хорошо знаете, господин, что бедный не в состоянии обнаружить свою мудрость, в какой бы степени он ею ни обладал, а признательность, существующая только в желании, также мертва, как и вера без дел. Вот почему мне и хотелось бы, чтобы судьба поскорее доставила мне случай сделаться императором, ибо только тогда я мог бы обнаружить мое сердце в тех благодеяниях, которыми я осыпал бы моих друзей, в особенности этого бедного Санчо Панса, моего оруженосца и лучшего человека в свете; да, мне хотелось бы дать ему графство, обещанное мною несколько дней тому назад; боюсь только, что у него не хватит уменья как следует управлять своим государством. Услыхав последние слова своего господина, Санчо поспешил ответить ему: