Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный) - Уильям Фолкнер

некоторое время; они попали туда прежде, чем узнали об этом, и слишком поздно, чтобы выбраться оттуда, даже если бы и была какая-то причина выбираться, и поскольку, во всяком случае для заключенного, причин для этого явно не было никаких, сам тот факт, что их скорость снова увеличилась, был весьма основательной причиной, чтобы они там остались) выплыла на широкое пространство заполненной всевозможным мусором воды, в которой заключенный признал реку, а по его размеру — реку Йазу, хотя он почти не видел этих краев, которые за последние семь лет своей жизни не покидал ни на один день. Чего он не знал, так это того, что река теперь текла в обратную сторону. И как только дрейф лодчонки указал ему направление потока, он начал грести в ту сторону, то есть, по его мнению, вниз по течению, где, как он знал, располагались города — Йазу-Сити и, как последнее прибежище, Виксберг, если такова уж была его невезучая доля, если же ему повезет, то он может оказаться в одном из маленьких городков, названий которых он не знал, но в них будут люди, дома, что-нибудь, что угодно, до чего он сможет добраться и сдать свой груз, чтобы навсегда забыть о нем; навсегда забыть о беременностях и прочих женских проблемах и вернуться к монашескому существованию среди дробовиков и наручников, где эти проблемы уже не достанут его. Сейчас, когда жилье казалось таким близким, когда он был почти свободен от нее, он даже не испытывал ненависти к ней. Когда он смотрел на это распухшее и неуклюжее тело, ему казалось, что это вовсе не женщина, а скорее отдельная, требовательная, угрожающая, инертная и в то же время живая масса, жертвами которой были и он и она; он думал, как думал последние три или четыре часа, о том минутном — нет, секундном — помрачении глаза или руки, которого будет достаточно, чтобы бросить ее в воду, где ее перемолотит до смерти тот бесчувственный жернов, которому не будет даже нужды чувствовать агонию, в качестве ее опекуна он больше не чувствовал по отношению к ней никаких приступов мстительности, он испытывал к ней жалость, как испытывал бы жалость к живому дереву в сарае, который предстоит сжечь, чтобы избавиться от заведшихся там паразитов.

Он продолжал грести, помогая потоку, настойчиво и мощно, расчетливо и экономно прикладывая усилия, в направлении, как он считал, вниз по реке, к городам, к людям, туда, где можно на что-нибудь встать, а женщина время от времени поднималась, чтобы вычерпать из лодки дождевую воду. Дождь теперь шел непрерывно, хотя и не очень сильно, все еще без страсти, небо, сам день уходили без всякого сожаления, лодчонка двигалась в нимбе, в ауре серой дымки, которая почти без всякого перехода сливалась со взмученной, брызжущей пеной, задыхающейся от мусора водой. Теперь день, свет явно начал иссякать, и заключенный позволил себе чуть-чуть поднажать, потому что ему показалось, что скорость лодки уменьшилась. Так оно и было на самом деле, только заключенный не знал об этом. Он просто принял это как следствие помутнения сознания или в крайнем случае как результат непрерывной борьбы в течение долгого дня без еды, осложненной поочередно наваливающимися и отступающими приступами тревоги и бессильной ярости по поводу полученного им бесплатного приложения. А потому он немного увеличил частоту гребков, но не из-за беспокойства, а наоборот, потому что он получил этот заряд просто благодаря присутствию какого-то известного водного потока, реки, известной по ее неискоренимому имени многим поколениям людей, которых некая сила притянула сюда на житье, как вода всегда притягивала людей, даже в те времена, когда у человека еще не было названий для воды и огня, его тянуло к живой воде, и даже течение его судьбы и его внешний вид строго определялись и создавались водой. Поэтому он не испытывал беспокойства. Он продолжал грести вверх по течению, не зная об этом, не ведая, что вся вода, которая вот уже сорок часов, прорвав дамбу, текла на север и была где-то впереди по его курсу, сейчас направлялась назад в реку.

Теперь наступила полная темнота. То есть ночь полностью вступила в свои права, серое, растворяющееся небо исчезло, и тем не менее словно в обратной пропорции видимость на поверхности стала резче, будто свет, который был вымыт из воздуха дневным дождем, собрался на поверхности воды, как это сделал и сам дождь, а потому желтоватая водная гладь распростерлась теперь перед ним почти что флюоресцируя, распростерлась до того самого предела, где кончалась видимость. Темнота имела свое преимущество, теперь он больше не видел дождя. И он и его одежда были мокры вот уже двадцать четыре с лишним часа, а потому он уже давно перестал чувствовать это, а теперь, когда он к тому же не видел дождя, в некотором смысле сырости для него и не существовало. Кроме того, сейчас ему не нужно было предпринимать никаких усилий, чтобы не видеть раздутого живота своей пассажирки. А потому он продолжал грести, непрерывно и мощно, не испытывая беспокойства и тревоги, а просто злясь, потому что так пока и не увидел каких-нибудь отсветов на облаках, свидетельствующих о близости города или городов, к которым, как он считал, они приближались, но которые на самом деле были за много миль в другой стороне, и вдруг он услышал звук. Он не знал, что это за звук, потому что никогда не слышал его раньше и полагал, что никогда более не услышит его, потому что не каждому человеку дано услышать этот звук, и никому — дважды. И он даже не почувствовал беспокойства, у него на это не было времени, потому что, хотя видимость, несмотря на всю ее четкость, и не простиралась очень далеко, все же в следующий миг он увидел нечто такое, чего не видел никогда раньше. Вот что увидел он: четкая линия, где фосфоресцирующая вода встречалась с темнотой, была футов на десять выше, чем мгновение назад, и она изгибалась вперед, как сворачиваемый для пудинга лист теста. Она вздымалась прогнувшись; ее гребень играл, как грива галопирующей лошади, и, тоже фосфоресцируя, колебался и трепетал, как пламя. Женщина продолжала полусидеть на носу, зная или не зная, а он (заключенный), не ведая о том, знает она или нет, продолжал грести прямо в сторону гребня, рот на его распухшем и кровоточащем лице приоткрылся в выражении ужаса и смешанного с неверием недоумения. И опять у него просто не было времени, чтобы