Иностранный легион - Сергей Балмасов

— Большая земля, а места на ней мало… Послал Бог казаку смерть на чужбине… — сказал он. За обедом на столе стояла бутылка марокканского виски — тафьи. К обеду Невидимка не притронулся, выпил 3 стакана тафьи и вместо закуски закурил папиросу… За последние дни он стал молчаливым, а взгляд его — рассеянным, беспокойным. Все это меня очень тревожит… Когда я кончил обедать, Невидимка положил мне на колено руку и проговорил грустно:

— Куда ни кинь — везде клин… В России расказачивают, в Болгарии роются казаки в шахтах, как кроты, а здесь засыпают навек от арабской пули… А «радетели» казачьи собирают в казну «благодетелей» франки, левы и динары… Но… Казак казаком останется, вернем свою вольность! — вдруг крикнул Невидимка и ударил кулаком по столу. — Выпьем… — устало сказал он и налил в стаканы тафьи. Тесная комната поста с грязно-белыми стенами наполнилась сумерками, и лицо Невидимки отчего-то покачнулось над столом… Николай Николаевич Туроверов и его стихи. Легионный цикл В русской эмиграции это имя произносили и произносят с огромным уважением. Лишь недавно его произведения о гражданской войне и тяжелой жизни русских в эмиграции получили признание в России. Кем он был? Родился Николай Туроверов 18 марта 1899 г. в донской станице Старочеркасской. Закончил местное реальное училище. Служил в лейб-гвардии Атаманском полку, в чине хорунжего, что для казака было огромной честью после успешно сданного им офицерского экзамена. В 17 лет уходит на германскую войну. С конца 1917 г. до конца 1920 г. борется против большевиков. Осенью 1920 г. в чине подъесаула эвакуируется из Крыма. Из Константинополя он вскоре перебирается в Сербию, где работает сначала лесорубом, а затем мукомолом. С большим трудом ему удается перебраться в Париж. По ночам будущий поэт грузит вагоны, а днем ходит на занятия в Сорбонну. Вскоре в эмигрантских газетах и журналах стали появляться его первые стихи. Туроверов выступил одним из организаторов создания военно-исторических обществ и выставок. В то время его энергии и упорству удивлялись многие. Его стараниями был создан музей лейб-гвардии Атаманского полка, кружок казаков-литераторов, «Общество ревнителей русской военной старины», выставки «Казаки», «Суворов», «1812 год», отрывной календарь для инвалидов. Впоследствии более 11 лет он возглавлял Казачий союз. В 1928 г. в Париже вышел его первый сборник стихов под общим названием «Путь». Видные критики того времени — Г. Адамович и Г. Струве — дали этому сборнику положительные отклики. В 1937 г. вышел новый сборник его стихов в Безанне. Во многом это произошло благодаря знакомству Туроверова с генералом Д.И. Ознобишиным, бывшим военным атташе России во Франции и страстным библиофилом. Николай Николаевич стал тогда хранителем огромной библиотеки генерала в Аньере. В 1939 г. в Безансоне вышел 3-й сборник стихов Туроверова. В то время он активно занимался русской иконографией. Параллельно с этим он выпускает «Казачий альманах», посвященный истории и традициям казачества, в котором Туроверов публикует несколько своих новых стихотворений и большую статью «Казаки в изображении иностранных художников». Кроме того, Туроверов стал коллекционером книг и гравюр по военной истории России. В 1942 г. в Париже выходит его 4-й сборник стихов. Туроверов находит опору в сохранении памяти о казачьей истории. С началом Второй мировой войны Николай Туроверов, как сотни и тысячи русских, вступает во Французский иностранный легион. Демобилизовавшись в 1945 г., он публикует цикл стихов под общим названием «Легион», а также издает небольшой брошюрой маленькую поэму «Сирко», былинную легенду о казачьем герое-атамане, чью отрубленную кисть веками хранили казаки как реликвию. Особой близости у Туроверова с литераторами русского Парижа не было. Несмотря на то что Туроверов учится написанию стихов у Гумилева, это не спасает его от почти холодной рецензии на его стихи известного литератора и критика В. Ф. Ходасевича. Во многом поэтому стихи Туроверова среди русской эмиграции стали известны широко уже после Второй мировой войны. В антологиях поэзии русского зарубежья стихи Туроверова появились в таких книгах-сборниках: «На западе», изданном в Нью-Йорке в 1953 г.; «Муза диаспоры», выпущенной во Франкфурте на Майне в 1960 г.; «Содружество», вышедшем в Вашингтоне в 1966 г. После войны он много лет работает в библиотеке, печатается в ведущих журналах русской эмиграции — «Грани» и «Новом журнале», пишет стихи. По отзывам литературных критиков, с годами его поэзия становится все более мудрой и рассудительной. Последний, 5-й сборник его стихов вышел в Париже под общим названием «Стихи» в 1965 г. Умер Николай Николаевич Туроверов 23 сентября 1972 г. в парижском госпитале Ларибуазьер. Он прошел три войны, но остался жив. Об участии в одной из них, в последней, в составе Французского иностранного легиона, он и пишет в своем цикле стихов «Легион». Из этого цикла в данной книге помещены отдельные фрагменты. Легион. Ты получишь обломок браслета, Не грусти о жестокой судьбе, Ты получишь подарок поэта, Мой последний подарок тебе. Дней на 10 я стану всем ближе. Моего не припомнив лица, Кто-то скажет в далеком Париже, Что не ждал он такого конца. Ты ж, в вещах моих скомканных роясь, Сохрани, как несбывшийся сон, Мой кавказский серебряный пояс, И в боях потемневший погон. Конским потом пропахла попона, О, как крепок под нею мой сон. Говорят, что теперь вне закона Иностранный наш Легион. На земле, на песке, как собака, Я случайному отдыху рад. В лиловатом дыму бивуака Африканский оливковый сад. А за садом, в шатре, трехбунчужный, С детских лет никуда не спеша, Весь в шелках, бирюзовый, жемчужный, Изучает Шанфара паша. Что ему европейские сроки И мой дважды потерянный кров? Только строки, арабские строки, Тысячелетних стихов. Мои арабы на «Коране» Клялись меня не выдавать, Как Грибоедов в Тегеране, Не собираюсь погибать. Лежит наш путь в стране восстаний. Нас — 49. Мы — одни. И в нашем отдаленном стане Горят беспечные огни. Умолк предсмертный крик верблюда. Трещит костер. Шуршит песок. Беру с дымящегося блюда Мне предназначенный кусок. К ногам горячий жир стекает…Не ел так вкусно никогда!

… Все также счастливо сияет Моя вечерняя звезда. А завтра — в путь. Услышу бранный, Давно забытый шум и крик. Вокруг меня звучит гортанный, Мне в детстве снившийся язык. О, жизнь моя! О, жизнь земная! Благодарю за все тебя! Навеки все запоминая И все возвышенно любя. Князю Н. Н. Оболенскому Нам все равно, в какой стране Смести народное восстанье, И нет в других, как нет во мне, Ни жалости, ни состраданья Вести учет: в каком году — Для нас ненужная обуза; И вот в пустыне, как в аду, Идем на возмущенных друзов. Семнадцативековый срок Прошел, не торопясь, по миру; Все также небо и песок Глядят беспечно на Пальмиру Среди разрушенных колонн. Но уцелевшие колонны, Наш Иностранный легион — Наследник римских легионов. Стерегла нас страшная беда: Заблудившись, умирали мы от жажды. Самолеты пролетали дважды, Не заметили, не сбросили нам льда. Мы плашмя лежали на песке, С нами было только 2 верблюда. Мы уже не ожидали чуда, Смерть была от нас на волоске. Засыпало нас розовым песком; Но мне снились астраханские арбузы И звучал, не умолкая, музы, Как ручей, веселый голосок. И один из всех я уцелел. Как и почему? Не знаю. Я очнулся в караван-сарае, Где дервиш о Магомете пел. С той поры я смерти не хочу; Но и не боюсь с ней встречи. Перед смертью я верблюжью пил мочу, И запить теперь ее мне нечем. Умирал марокканский сирокко, Насыпал последний бархан; Загоралась звезда одиноко, На восток уходил караван. А мы пили и больше молчали У костра при неверном огне, Нам казалось, что нас вспоминали, И жалели в далекой стране, Нам казалось: звенели мониста, За палаткой, где было темно… И мы звали тогда гармониста И полней наливали вино. Он играл нам, простой итальянец, Что теперь мы забыты судьбой, И что каждый из нас — иностранец, Но навеки друг другу родной, И никто нас уже не жалеет, И родная страна далеко, И тоску нашу ветер развеет, Как развеял вчера облака, И у каждого путь одинаков В этом выжженом богом краю: Беззаботная жизнь бивуаков, Бесшабашная гибель в бою. И мы с жизнью прощались заранее, И Господь все грехи нам прощал… Так играть, как играл Фабиани, В Легионе никто не играл 1940–1945. Стихотворение Софьи Мельниковой, донской казачьей поэтессы, напечатанное в журнале «Казачий путь», № 66, 1925 г., с.13, посвящено гибели казака-легионера. «Дмитрий убит в бою с рифами. Кончилась кабала Иностранного легиона. Остаюсь без надежд. Не могу больше жить».[531] Отчего ты грустишь средь весеннего дня? Отчего ты молчишь сейчас у огня? Отчего не берешь ты росистых цветов? Посмотри, как безбрежна кругом синева, Как ковер расстилает степная трава, Обнимая подножья курганных крестов. Посмотри: далеко там сереет туман, Да стоит позабытых времен истукан, Охраняя преданье забытых веков; Над станицей маячат ряды тополей И несутся без гама рои журавлей. Степь обнимет крылатая ночь, И с дыханием зари улетит сова прочь, Лишь останутся капли живящей росы. Загорится пурпурным румянцем восток, Пробежит, пробудясь, поутру ветерок, Дрогнет сердце от стона звенящей косы. Тень от тучи мелькнет дождевой, Брызнет с радугой дождь степовой, Громом нарушит недавнюю тишь. Ароматней запахнут, умывшись, сады, Побегут ручейки под землею воды, Отчего ж, замолчав, ты, грустишь? Знаю, вольный казак на чужой стороне Бьется невольником в чуждой войне, И уходят безрадостно в муках года. Он вернется к тебе, он обнимет любя… И заржет его конь боевой… — никогда! Где склонилась арабская пальма К ружью среди гор и песка, Бродит конь боевой моего казака, И белеют забытые, молча, кресты. От того моя скорбь, как могила, без дна, От того, что навек я осталась одна».