Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

Но Частная опера — его любимое детище… Сколько уже создано за эти два года!.. Резко поднялся интерес к русской опере не только у нас, но и за границей. Но нет, время оваций еще не пришло, больше критикуют, чем радуются. Думают, что все так просто. Взять хотя бы последние гастроли в Петербурге. «Садко», «Псковитянка», «Снегурочка», «Майская ночь»… Только «Садко» за короткий срок — с 26 декабря 1897 года по 19 апреля 1898 года — был исполнен двадцать четыре раза. А «Псковитянка» с Шаляпиным в роли Ивана Грозного за эти два года составила целую эпоху в оперном искусстве. Но все недовольны, в том числе и Римский-Корсаков… Гневаться мы все умеем, а наладить дело не каждому удается. Вот взялся Римский-Корсаков дирижировать своими операми, а что получилось?.. Скандал! Ведь все только и говорили о том, что он на репетиции попробовал было напеть тему заключительного хора берендеев, но так плохо, что одна из хористок не выдержала и передразнила его писклявым голосом. Ясно, что этого делать было нельзя, просто некрасиво и бестактно с ее стороны. В интересах дела можно было бы и пропустить мимо ушей эту глупую шутку. А Римский-Корсаков вскипел: «Я не виноват, что у меня нет голоса… Я не виноват в этом, но зато во мне, быть может, есть кое-что другое, чего ни у одного из вас нет», — и так стукнул дирижерской палочкой по пюпитру, что едва не сломал ее. Заключительный хор берендеев был, конечно, исполнен второй раз хорошо, и можно было бы этим удовлетвориться. Ан нет, знаменитый композитор не сдержался и хлопнул дверью, не простившись ни с кем, лишь крикнув в сердцах: «До завтра… с Эспозито!» И надулся на него, на Мамонтова. А ведь он, Мамонтов, поставил несколько опер Римского-Корсакова, которые до него никто не торопился ставить. Так в чем же дело?.. А разразился он гневом потому, что роль Снегурочки исполняла Пасхалова, а не Забела-Врубель… Вот и раскис, не сдержался обычно корректный Николай Андреевич…

Сложные, противоречивые отношения складывались у Мамонтова с Римским-Корсаковым. Крепко выручил Савва Иванович петербургского композитора, поставив его оперы как раз тогда, когда императорские театры Петербурга и Москвы не очень-то жаловали его. Ведь кто не знал историю постановки в Мариинском театре оперы «Ночь перед Рождеством»! Сначала все складывалось благополучно, Иван Александрович Всеволожский самолично принимал участие в постановке оперы, узнав о высочайшем разрешении к представлению ее на императорской сцене «без изменений либретто». Царица была загримирована под Екатерину Вторую, отпущены были большие средства на постановку в надежде угодить императорскому двору, и все пошло прахом: великие князья, приехавшие на генеральную репетицию, возмутились тем, что Царица оказалась похожей на Екатерину Вторую. «Вы нынче моя прабабушка, как я посмотрю!» — грубо ткнул великий князь Владимир в сторону артистки, игравшей Царицу. «Всеволожский был смущен, и все не знали, что делать, ведь уже афиши были отпечатаны, билеты продавались, — рассказывал Римский-Корсаков. — Я считал свое дело пропащим, так как государь, но сведениям, вполне согласился с Владимиром и отменил собственное дозволение на постановку моей оперы. Всеволожский, желая спасти бенефис Палечека и свою постановку, предложил мне заменить Царицу (меццо-сопрано) — Светлейшим (баритоном). Замена эта в музыкальном отношении не представляла затруднений: баритон легко мог спеть партию меццо-сопрано октавой ниже, а партия состояла из речитатива и не заключала в себе ни одного ансамбля. Конечно, выходило не то, что я задумал, выходило глупо, но выставляло в дурацком свете самих же высочайших и низших цензоров, так как хозяином в гардеробе Царицы оказывался Светлейший. Хоть мне было жалко и смешно, но противу рожна переть все-таки нельзя, а потому я согласился. Всеволожский стал хлопотать — через кого, не знаю, — но добился разрешения дать «Ночь…» со Светлейшим вместо Царицы… Никто из царской фамилии, конечно, не приехал ни на одно представление, и Всеволожский с той поры значительно переменился ко мне и к моим сочинениям». Вот ведь как было дело-то… Если б не Мамонтов, то кто знает, были бы поставлены «Садко», «Псковитянка» и другие его оперы… Да, возможно, в постановке были и просчеты, фальшивые ноты, действительно не хватало некоторых инструментов, пусть в шестой картине хор не пел, играл один оркестр, но опера имела громадный успех у публики.

Можно, конечно, возмущаться этой постановкой, но ведь императорские-то театры не приняли оперу вообще. Еще год назад представил Римский-Корсаков в театральную дирекцию «Садко». В присутствии директора Всеволожского, Направника, Кондратьева, Палечека и других руководителей театра, артистов и артисток опера исполнялась под фортепиано. Опера не понравилась, ее просто не поняли, после чего Всеволожский уже стал по-другому разговаривать с Римским-Корсаковым: он говорил, что ничего не может сделать, репертуар утверждает государь, который лично просматривает все предложения дирекции, что постановка «Садко» дорога и затруднительна, что есть произведения, которые должны быть включены в репертуар по желанию царской фамилии. Вот тогда-то он, Мамонтов, и взялся поставить «Садко»… Конечно в спешном порядке… И вот разгневался… Ни одного упущения не прощает… А ведь он, Мамонтов, ни ему, ни делу никогда зла не желал.

В эти дни тяжких раздумий и недовольства положением своих дел в театре Мамонтов неожиданно получил письма от Римского-Корсакова, в которых Николай Андреевич высоко отзывался о роли Частной оперы в его судьбе оперного композитора и вообще в судьбе русского искусства.

Как хорошо, что гнев преломил на милость… У Частной оперы, по крайней мере, одной болячкой меньше. Она, сердешная, никому зла не делала, а ее то и дело прогоняют сквозь строй… Вот и сейчас сидят, совершенно готовые начинать, и ждут милости от начальства, которое усматривает какие-то мелочные неустройства в соседнем доме Солодовникова и затягивает разрешение открыть до мелочей законченный театр… Уж чего только и в голову не приходит! Кто знает, может быть, соседи ревниво действуют… Ведь у дирекции Большого театра влияние огромное… Ну что ж, наше дело покорствовать и беречь нервы. Зато срепетированы «Садко», «Юдифь», «Моцарт и Сальери», «Орфей», «Евгений Онегин», «Русалка»…

Римский-Корсаков приезжал в Москву дирижировать концертом, а заодно встречался и с Мамонтовым, с которым вел переговоры о постановке «Боярыни Веры Шелоги» и «Псковитянки». Ну уж тут Мамонтов блеснул московским гостеприимством: обеды, небольшие кутежи с тостами, пением, комплиментами по адресу выдающегося композитора современности так и сыпались в застольях… И был прощен… Приезд Римского-Корсакова был сплошным праздником для Частной оперы и лично для Мамонтова. Он выражал свою радость искренне, многое их сближало, и прежде всего взгляды на значение русской музыки в современной жизни, любовь к Глинке, Даргомыжскому, Мусоргскому, Бородину… Четче выявилась в эти дни симпатия Римского-Корсакова к Частной опере, что придало бодрости духа артистам и всем работникам вообще и силы продолжать начатое дело… А может быть, Частная опера в свою очередь повлияет на Римского-Корсакова?.. Как это было бы чудесно!.. Какой радостной страницей вошло бы это в историю русского искусства! А Мамонтову больше ничего не надо — все остальное мелочи… Во всяком случае, Николай Андреевич приехал в Москву утомленным, а уехал в хорошем настроении. И Мамонтов рад этому, пусть знает, что на Руси есть люди, которые ценят и горячо любят Николая Андреевича.