Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти - О'Санчес

Старуха Бетти, домовладелица, где Гек снимал квартиру, платила тяжкий оброк, полторы тысячи в неделю. С жильцов она собирала в среднем восемь-девять тысяч ежемесячно, да три магазинчика в подъездах платили ей по полторы тысячи арендных, затраты и налоги составляли четыре тысячи с лишним, так что ей на жизнь оставалось две тысячи в месяц, хорошо – две с половиной. Иногда парочкам площадь сдавала на время, но это все гроши. На такие деньги можно было безбедно жить, даже богато, по меркам полутрущобного района, но старуха Бетти страдала еженедельно, собственными руками отрывая от себя защищенную старость, беззаботную жизнь и приличные похороны. И кому платить-то, она же всех их знала сопляками мокроштанными, а теперь – поди ж ты, ножик к горлу тычут, смеются над ней. А ведь она еще могла бы и счастье сыскать, найти себе хорошего деда, солидного и непьющего, ей-то всего шестьдесят – жить и жить. А кто замуж возьмет? Богач побрезгует ее двумя тысячами, когда узнает про истинные доходы владелицы четырехэтажного дома, а голь да шантрапа ей самой даром не нужна…

Беда пришла в пятницу, в день очередного платежа.

– Деточка, – прогундосил ей на прощание Робин Штатник, черномазый сборщик дани в этом квартале, – со следующей недели готовь две штуки.

– Как, Господи Боже святый! Да где же я столько возьму! Робин, да ты с глузду съехал. Да мне…

– Засохни, ведьма старая, инфляция на дворе. Во всем мире все дорожает. Ты и раньше убивалась на весь квартал, когда тебе штуку заряжали, – а ничего, живешь ведь? – Штатник раздвинул губастый рот и показал старухе безвременно прореженный частокол длинных черно-желтых зубов. Он только что подкурился и пребывал в благодушном настроении. Ему хотелось горланить во всю глотку, вот он и горланил, не печалясь по поводу того, что их торг могут услышать посторонние люди.

– Не вой, не вой, крыса! А то буфер отрежу… – Он засвистел песенку из Би Джиз и направился дальше. Бетти, потрясенная новостью, грузно опустилась на ступеньки лестничной площадки, да так и сидела, не умея справиться с непослушными ногами. Слезы тихим потоком лились из ее глаз. Надо помолиться, да в петлю головой, все одно не жизнь. А не примет ее Господь к себе, за то что руки на себя наложила, значит, и на небе справедливости нет. Была бы она мужчиной, ох была бы она мужчиной… Или был бы у нее сын… А в полицию обращаться – разорят. И те зарежут. И сидела старуха Бетти, и лила горючие слезы, не замечая, что загородила дорогу постояльцу с четвертого этажа.

– Я слышал ваш разговор, матушка, – обратился он к старухе Бетти, – вам что, действительно непосильна эта плата, или вы торгуетесь таким образом?

Старуха подняла голову: этот мужчина, ее жилец, серьезный, положительный, не буянит, часто в отъездах, платит аккуратно, она его с давних пор помнит, когда он у нее на третьем этаже снимал квартиру, тоже однокомнатную. Не похоже, чтобы он над ней потешался.

– Непосильна – не то слово. Хоть в петлю лезь. И полезу, и письмо посмертное пошлю, лично Господину Президенту. Может, их после меня хоть к ногтю-то прижмут. А мне уж не дожить, – и Бетти зарыдала в голос, время от времени утираясь беретом, снятым с круглой седой головы.

– А раньше вы сколько платили?

– А тебе-то что? – всхлипывая, спросила она. Удивление от непривычной участливости жильца медленно стало проникать в ее сознание. – Тысячу платила, теперь две хотят. Тебе-то что?

– Странно, а мне показалось – полторы платили вы до сегодняшнего разговора. А пятьсот монет в неделю вас бы устроило?

– Что тебе надо, вот что скажи? И при чем тут ты?

– Прежде всего я вам помогу встать, во-от… И пойдемте к вам, поговорим о деле. Не орать же нам на все этажи, подобно тому отвратительному юноше…

Разговор состоялся. Старуха Бетти пылала к своим мучителям ненавистью настолько лютой, что впервые ужас перед бандитами уступил в ее душе жажде возмездия. Незнакомец просил немного: пятьсот талеров в неделю, и не сразу, а по окончании «хлопот», а также, тоже впоследствии, долгосрочную аренду квартиры номер пять на первом этаже, где сейчас бакалея Салазара.

Через четыре дня Бетти, распатронив загашник, уехала на север, отдохнуть зимой на летнем солнышке. Уж пропадать, так напоследок радость себе доставить…

Гек всю неделю обзванивал и объезжал мало-мальски перспективные адреса, хотел подобрать ребят в подручные. Но неудачи всюду преследовали его, только Красный, пентагоновский однокамерник, безоглядно принял приглашение. Он два года как откинулся и промышлял то кражами, то такелажными работами в порту. Был он низкорослый, щуплый, профессии хорошей не знал. Но Гек помнил за ним определенную честность и верность в товариществе. Это многого стоило в глазах Гека, и он решил, что для начала управится и так. А уж Красный смотрел на него как на икону.

В субботу Гек заранее спустился на второй этаж, где проживала сама Бетти. И сел на ступеньки, там, где она сидела ровно неделю назад. Красный был отправлен сидеть в бар-харчевню на углу, опорную базу местных бандитов, гангстеров, как они теперь назывались в народе. Штатник опять был весел и не ждал худого от визита к скопидомной толстухе. Он поднимался по лестнице и вдруг уперся взглядом в глаза пожилого, за сорок, плечистого мужика. Дурь сразу выскочила из Штатника, хотя мужик не произнес еще ни слова…

Гек ударил пару раз и уволок к себе мычащего, слабо трепыхающегося Штатника, а там подверг его допросу с пытками. Все интересовало Гека: место Штатника в иерархии, количество сборщиков, количество точек сборки, кто главный на местном уровне, сколько платила старуха (это чтобы затушевать договоренность с ней), с кем из полиции имеют дело, сколько берет квартальный… Первые полчаса Робин только ругался и угрожал. На вторые полчаса Гек залепил ему рот пластырем поверх кляпа, а сам стал раз за разом несильно и точно бить в пах и пережимать при этом ноздри. Когда Штатник закатил глаза и изобразил обморок, Геку было достаточно грамотно пошевелить мениск на ноге, и Штатник моментально ожил, в исступлении мотая кудлатой головой. Из глаз его текли искренние слезы. Робин был нужен абсолютно невредимым, поэтому к настоящим пыткам, с кровью и разрывом тканей, Гек не прибегал. К исходу первого часа знакомства он освободил ему рот.

– Ну, Робин-Бобин Барабек, теперь поговорим спокойно. Вопрос первый: сколько вам платила старуха? Вопрос второй: сколько объектов в твоем ведении?…

Робин заговорил. Он молотил без умолку, только чтобы мучения не возобновлялись. Врал – напропалую, лишь бы вырваться отсюда, а там – там будет расчет за все! Гек поймал его на вранье в нескольких ответах, заранее известных, и когда прошел второй час – подвел предварительный итог.

– …А я-то тебе было поверил, надеялся, что ты покинешь этот дом здоровым человеком, а не беспомощным калекой. – Он опять залепил ему рот и, глядя в залитые ужасом глаза Робина, приветливо ему улыбнулся.

Но и на этот раз он был предельно аккуратен. Гек бил его в солнечное сплетение, лишал воздуха, надавливал за ушами и в паху. Только на этот раз все это сильнее, чаще и дольше – ровно час. К исходу второго часа у Робина кончились слезы, и Гек решил, что теперь можно добавить немного крови. С этой целью он с помощью плоскогубцев выломал ему один коренной зуб, давая таким образом возможность Штатнику промычать мольбу о пощаде. Тот был практически в той же степени жив и здоров, как и до своего визита сюда, но уже ощущал себя изломанным инвалидом.

Гек опять заткнул ему рот и принялся разгибать пальцы, экономно демонстрируя Штатнику случаи его вранья.

– …Так нехорошо, Робин. Между нами должно быть полное доверие. А ты лжешь и плачешь, как баба! Именно что как баба. Цепочки, колечки, патлы длинные в косичках. Ты часом не педераст? – Гек взялся за молнию на своих брюках и словно бы в задумчивости подергал ее вверх и вниз.

Даже сквозь кляп и пластырь наружу прорвался дикий жалобный вой сломленного Робина Штатника, грозы микрорайона, образца для подражания мелкой уличной шпаны.

– Последний раз спрашиваю: готов ли ты искренне и полно ответить на все мои вопросы? Или мне отловить кого-нибудь другого, более сознательного?… Ага, хорошо. Но если хоть один раз соврешь – станешь педерастом… ненадолго. Понимаешь намек?…

Робин отвечал торопливо и без вранья, инстинктивно все же умалчивая, если можно было о чем-то умолчать. Но Гек заранее смирился с такой возможностью и старался задавать вопросы плотнее, с минимальными информационными прорехами. Любознательный, как выяснилось, Робин знал довольно много, и марихуана еще не побила ему память на имена, события и даты. Теперь его можно было бы и убить… Но…

– …Значит, договорились. Отпускаю тебя живым, здоровым и где-то даже невинным. Только чур – ты проводишь меня до вашей штаб-хавиры… С ошейником, дружок, непременно с ошейником, иначе пристрелю, как гада! Пош-шел!…